Это произошло в самый ответственный момент, когда Мовчан включал часовой механизм подрывной машинки. Внимание его было занято, он даже не мог выругаться для облегчения. Но вот пружина заведена, стрелка поставлена на сто пятьдесят минут — два с половиной часа. Этого вполне достаточно, чтобы люди успели покинуть лавопровод. Задерживать взрыв надолго не стоило: лава могла разорвать или сжечь проводку.
Больше делать было нечего. Мовчан выбрался из машины, стремительно пробежал десять метров по лаве и, спрыгнув, доложил:
— Минирование закончено. Взрыв через два часа тридцать минут!
6
А на обратном пути Мовчану стало худо.
Он был здоровым человеком, с крепким сердцем и хорошими легкими, однако и его организм не выдержал резкого перехода от прохладного и разреженного воздуха горных высот к жаркой духоте подземного хода. Он задыхался, еще идя к комбайну, но потом забыл об усталости и жаре. Так в пылу сражения бойцы не думают о ранах. Но когда сражение кончилось и надо было только уносить ноги, Мовчан снова заметил духоту и усталость, нестерпимый зуд в спине, липкий пот на лбу и жгучую боль на кончике носа. Не один Мовчан выбивался из сил. Хотя идти под гору и без груза было заметно легче, все же вереница белых фигур растянулась на полкилометра. Впереди ровным шагом шли привычные ковалевцы, а сзади, спотыкаясь, брели «гости» — подрывники, Котов и Мовчан.
Мовчан замыкал шествие. Опустив голову, он смотрел на шаркающие по полу асбестовые пятки идущего впереди. Бесконечный коридор вдали превращался в точку. Мовчан старался не глядеть туда — очень уж много шагов надо было еще сделать. Он говорил себе: «Досчитаю до тысячи, тогда подниму голову». Счет отвлекал от мыслей об усталости.
И вдруг Мовчан увидел, что белые ступни, шагающие впереди, как–то странно запнулись, человек в скафандре первого роста, прислонившись к боковой стене, медленно начал съезжать на пол. Мовчан подхватил упавшего неуклюжими рукавицами и заглянул в окошко шлема. За стеклом виднелись полузакрытые глаза и синевато–бледное лицо Котова. Инженер был в обмороке.
В таких случаях полагается прежде всего расстегнуть одежду, вынести человека на свежий воздух, смочить лицо водой. Но до свежего воздуха нужно было идти километра четыре. А здесь термометр показывал двести семьдесят градусов. Вряд ли такой воздух мог освежить инженера. Мовчан сделал что мог: разыскал на костюме кнопки водяного и кислородного баллонов, нажал их, а когда инженер приоткрыл глаза, подозвал ближайшего рабочего, предложил ему взять Котова за ноги, а сам подхватил под руки.
Здесь–то Мовчан и сплоховал. Обморок! Он не знал, что это такое. Бывала у него усталость — он умел прогонять ее усилием воли. Бывало, что нестерпимо хотелось спать, — Мовчан развеивал сон шутками… Бывало холодно — он прыгал, размахивал руками, топал ногами, тер снегом уши. В жару уговаривал себя потерпеть. Но так, чтобы не было сил идти, еще не случалось ни разу.
Внезапно он ощутил у себя в груди сердце. До сих пор оно никогда не давало о себе знать. А тут появился этакий болезненный комок, бьется под ребрами, словно птица, требует облегчения. Какое может быть облегчение? Не бросить же инженера!
Потом Мовчан понял, что он ничего не видит, хотя и смотрит широко раскрытыми глазами. Впереди клубилась тускло–зеленая мгла цвета вылинявшей гимнастерки, и в ней плыли искры, сбегающие вниз.
— Эй, крепче держи… уронишь!
— Подожди, давай отдохнем чуток…
— Некогда отдыхать! Меньше часа осталось. Ребята, кто сменит бригадира?
Кто–то подхватил инженера и оказал Мовчану участливо:
— Да ты сам здоров ли? Тебе помочь?
— Нет, нет! Идите, я догоню…
Голоса и шаркающие ноги тотчас же нырнули в зеленую мглу, и Мовчан остался один. Он неуверенно пробирался вперед, нащупывая правой рукой покатую стену. Потом он услышал странный звук, будто что–то твердое стукнуло в его шлем.
Прошли секунды, а может быть, и полчаса. Мовчан еще раз открыл глаза и увидел прямо перед собой — теперь он видел отлично — полукруглую облицовку перекрытия. Почему же не стену, а перекрытие? Мовчан постепенно сообразил, что перекрытие оказалось перед его глазами потому, что сам он лежит на полу, а лежит потому, что потерял сознание, ударился шлемом о плиту и, вероятно, слышал именно этот удар.
Когда это было? Сколько времени он лежит здесь?
— Эй, парень, спятил ты, что ли? Нашел место, где спать! Взрыв через десять минут! — озабоченные глаза Ковалева смотрели на упавшего через стекло. — Ах, это вы, Григорий Онисимович! Вам плохо?
Мовчан поднялся на ноги медленнее, чем хотелось. Десять минут до взрыва! А близко ли выход? Целых два километра! Бежать что есть силы! Скорее бежать!!!
Но вялые мускулы не позволяли бежать что есть силы. И живой комок в груди протестовал. Сердце требовало покоя.
— Худо мне, Степа, — сказал Мовчан неожиданно тоненьким и жалостным голосом.
— Ничего, крепитесь! Это тепловой удар. У нас в туннеле часто бывает. Вам полежать бы, да нельзя… Идемте, я помогу.
Мовчан потихоньку плелся, стыдясь своей слабости. У него шумело в ушах, кололо в сердце, нестерпимо тошнило.
— Крепитесь! Осталась только минута!
Но Мовчан не мог крепиться. Тошнота держала его за горло, и зеленая мгла подступала к глазам…
— Чуть отдохну, Степа…
Отдаленный удар потряс подземелье. Грохот сменился щелканьем и званом. Это стучали по стенам стальные осколки и взорванные камни.
Страх прибавил сил Мовчану. Он тяжело топал, почти бежал за Ковалевым.
А сзади слышался, все усиливаясь, странный звук, похожий на грохот колес проносящегося мимо поезда. Мовчан понимал — это несется по гулкому коридору прорвавшаяся лава, перекатывая камни и части комбайна, превращенного в металлический лом.
Кто перегонит? лава или люди? Люди гораздо ближе к выходу, но лава движется быстрее. Девятикилометровый гладкий и прямой туннель она пройдет из конца в конец меньше чем за двадцать минут. За это время люди, конечно, добегут до выхода… если они будут бежать.
— Ох, лихо мне, Степан… подожди минутку, постой!
— Да поймите вы, нельзя стоять ни секунды!
Ковалев подхватил Мовчана на спину. Шаркая асбестовыми подошвами, Ковалев побежал… нет, бежать не хватало сил — он пошел крупным шагом… Скорее, скорее! Шум, похожий на грохот колес, приближался. Правда, гулкий коридор усиливал звук. На самом деле лава была не так близко, но казалось, что она грохочет совсем рядом…
— Оставь меня, Степан, не губи свою жизнь! Ты хороший мастер… Лучше меня. — Мовчан старался сползти с широкой спины товарища.
Ковалев не любил чувствительных слов:
— Молчи, дурак! У тебя жена и дочка. Не мешай тащить.
