Встав, он пошёл по коридору. Тело знало лишь время, которое он на нём вырезал; Томас никогда не чувствовал ни голода, ни усталости, ни даже грязи – он мог спать или не спать, есть или не есть, мыться или не мыться: заметной разницы для него это не составляло. Волосы и ногти никогда не становились грязными. Лицо не старилось.
Томас остановился перед библиотекой. Он полагал, что несколько раз методично изорвал все книги в клочья, но каждый раз в его отсутствие мусор куда-то исчезал, а книги появлялись заново.
Томас вошёл. Бросил взгляд на терминал в углу, предмет его глубочайшего отвращения: аппарат ни разу не удавалось повредить – разбить, обколоть, согнуть или хотя бы поцарапать хоть одну видимую часть. Впрочем, неразрушимый или нет, он никогда не работал.
Томас бродил от полки к полке, но каждую книгу он уже читал раз десять или больше. Все они стали для него бессмысленными. Библиотека была хорошо укомплектована, и он изучил священные тексты всех верований; те немногие, в которых можно было (если расширительно истолковать поэтические вольности) усмотреть описание его ситуации, не предлагали никаких средств выхода из неё. В отдалённом прошлом он претерпел сотню лихорадочных обращений и взывал к каждому божеству, чьё существование когда-либо постулировалось человечеством. Если он и наткнулся среди них случайно на существующее – то, которое было ответственно за его проклятие, мольбы не возымели успеха.
Единственное, чего он не ждал после смерти, – это неуверенность. Поначалу это сильно его беспокоило: оказаться брошенным в ад без малейшего проблеска рая, чтобы дразнить его, без праведников, горделиво бросающих ему во время своего вознесения: «Тебя же предупреждали», – уже не говоря о формальном судилище пред Господом его детства, в ходе которого все детали доктрины, подвергавшиеся им сомнению, были бы объявлены Абсолютной Истиной, разрешены раз и навсегда все теологические дебаты.
Но с тех пор Томас решил, что если его ситуация вечная и необратимая, едва ли имеет значение имя Бога, обрекшего его на подобное.
Томас сидел, скрестив ноги, на полу библиотеки и пытался ни о чём не думать.
– Думай быстрее. Думай быстрее.
Анна лежала перед ним, окровавленная и без сознания. Время замедлилось. Миг, к которому он приближался, казалось невозможно вынести и ещё раз пережить, но Томас двигался к нему и знал, что он не в силах его свернуть.
Он пришёл к пониманию того, что все видения о его мучениях и разложении – лишь усложнённые знаки отвращения к себе. Когда плоть отрывалась от тела, это отвлекало и почти приносило облегчение. Страдания не приукрашивали его преступление, только заволакивали мысли Томаса анестезирующим туманом. То были фантазии о высшей силе, о воздаянии.
Но он был лишён утешительного бальзама веры в оправданность этой боли, не мог притворяться, что его причудливые пытки творят некую алхимию правосудия. Он опускался на колени над Анной и не мог заплакать, уклониться, закрыть глаза на всю подлость того, что сделал.
Он мог вызвать «скорую», спасти ей жизнь. Для этого требовалось так немного силы, отваги, любви, что он и представить не мог, как человек может быть лишён этой малости и не исчезнуть с лица Земли.
Но он был именно таков. Был.
И поэтому он ударил Анну головой о стену.
26
Прожив неделю в гостях у Дарэма, Мария стала подыскивать собственную квартиру.
Её гнев поулёгся, оцепенение от шока прошло, пятый или шестой прилив недоверия сошёл на нет. Но она ещё чувствовала себя почти парализованной странными идеями, которые приходилось принять: изгнание из вселенной человечества во плоти, невозможное существование Элизиума, разумная жизнь в «Автоверсуме». Она не могла приступить к осмыслению всего этого, пока не найдёт устойчивую отправную точку.
Мария не сопроводила свой файл сканирования никаким багажом для следующей жизни: дай она хоть малейшую уступку нуждам Копии, которая, по её мнению, вообще не должна была появиться на свет, это выглядело бы так, словно она поощряет Дарэма. Ни сред, ни мебели, ни одежды, ни фотографий, ни дневников, никаких сканов на память. Ни виртуальной копии её старой узкой терраски, чтобы чувствовать себя поуютнее. Она могла бы взяться за реконструкцию по памяти, деталь за деталью, или предоставить архитектурной программе создание точной имитации прямо из её мозга, но была не в силах справиться с противоречивыми эмоциями: с одной стороны, тяга к старому миру, с другой – нечистоплотность самообмана. Вместо этого она решила выбрать одну из готовых квартир Города.
Дарэм заверил, что никто не станет ей пенять за использование общественных ресурсов.
– Конечно, вы можете скопировать Город на собственную территорию и поддерживать частную версию за свой счёт, но так теряется смысл. Это единственная среда во всём Элизиуме, которая близка к понятию «место» в прежнем понимании слова. Каждый может ходить по улицам и жить, но никто не меняет очертания Города по прихоти. Изменение цвета уличных знаков может здесь вызвать куда более жаркие дебаты, чем когда-то в среднестатистическом местном совете – изменение зонирования целого района.
Таким образом, Город Перестановок безвозмездно предоставлял ей своё обманное, санкционированное муниципалитетом, квазиобъективное существование, тогда как её модель тела функционировала на процессорах с её собственной территории. Обмениваясь данными, эти две системы создавали ощущение, что она бродит по улицам, входит в стройные металлические здания и исследует пустые квартиры, где могло бы пахнуть краской, но не пахло ничем. В одиночку ей было неспокойно, поэтому Дарэм её сопровождал – заботливый и оправдывающийся, как обычно. На определённом уровне его раскаяние выглядело искренним: он действительно был неравнодушен к боли, которую причинил ей. Но при этом особых сомнений, видимо, не испытывал и явно надеялся рано или поздно получить полное прощение за то, что разбудил её.
Мария спросила:
– Как себя чувствуешь, когда тебе семь тысяч лет?
– Зависит от обстоятельств.
– От каких?
– От того, как я хочу себя чувствовать.
Она подыскала помещение в северо-восточном квадранте Города, на полпути от центральной башни к окраине. Из спальни виднелись горы на востоке и блистающий водопад, а вдалеке – пятно леса. Можно было найти виды и получше, но этот давал правильные ощущения: нечто более зрелищное вызвало бы у неё смущение.
Дарэм показал, как зарегистрировать жилье: коротким диалогом с квартирной программой. Потом добавил:
– Вы – единственный элизианин в этой башне, так что можете запрограммировать всех соседей, как захотите.
