Ознакомительная версия.
Крыши чернели, выщипанные, вытоптанные до последней травинки. Ветер развевал чьи-то белые занавески – окно было, будто старуха с растрепанными длинными космами.
Дым остановился. Сверился с адресом. Постучал, готовый к тому, что никто не ответит.
Через несколько минут дверь открылась. На пороге стояла немолодая истощенная женщина.
– Здесь еще живет Лана-Гаевая? – спросил Дым.
– Лана, – слабо крикнула женщина в недра дома. И кивнула Дыму:
– Входите…
Он вошел.
Дом был маленький, когда-то удобный, но сейчас заброшенный, запущенный. Грязная солома на полу; из дальнего угла, из-за ширмы, вышла девушка.
Дым не сразу узнал ее. Все-таки портрет на круглом значке не мог передать черт живого лица, одновременно приукрасив и исказив его.
– Меня зовут Дым-Луговой, – сказал Дым.
Она вздрогнула. В последние недели имя его стало более чем знаменитым.
– Вот, – он протянул ей круглый значок с почти стершимся изображением.
Она посмотрела – опасливо, не касаясь значка. Подняла на Дыма карие, круглые, очень растерянные глаза:
– Да… Но почему…
– Он спас мне жизнь, – объяснил Дым. – Жизнь, рассудок… там.
– Я рада, – пробормотала она. – Но… в этом нет моей заслуги.
Некоторое время они молчали; он разглядывал ее, а она откровенно маялась. Не знала, что ему сказать, и стеснялась выгнать его.
– Почему вы не уходите со всеми? – спросил наконец Дым.
– Потому что я не хочу, – шепотом ответила девушка.
Помолчали снова.
– Вы, наверное, хорошая певица, – сказал Дым. – Жаль, что я никогда не слышал, как вы поете.
– Теперь уже и не услышите, – сказала девушка, отводя глаза. – Я больше не пою.
* * *
– Записок Арти-Полевого не сохранилось, – сказала сухонькая старушка, вдова великого изобретателя. – То, что говорите вы, с моей точки зрения – великое кощунство… Арти был честнейшим человеком и замечательным ученым. Теперь таких нет… Я уверена, что Арти изобрел маячки, а не нашел идею в старых источниках. Но у меня нет доказательств.
– Спасибо, – сказал Дым. – Прошу прощения.
Старушка осталась одна в огромном, на сто человек доме. Некогда семейство Полевых было многочисленным и славным; теперь старушка осталась одна. Кто погиб, кто бежал в степи, кто ушел с караваном к Хозяевам.
Дым вышел на улицу и долго смотрел в желтоватое, затянутое гарью небо. Где-то горела степь: не то случайно оброненный факел, не то жест отчаяния – погибать, так всем…
Он ушел, незаметно оставив на старушкином столе полпайка брикетной травы.
* * *
Глубокой осенью на крышах, в палисадниках и под заборами поднялась бледная, удивленная, сильно опоздавшая трава. Каждый стебель срывали губами и долго катали на языке.
На ободранных афишных тумбах кое-где сохранились плакаты с географическими картами. Дорога через степь, дорога через лес, трижды рассекреченная дорога к Хозяевам.
Дым пережил два покушения – один раз ему на голову бросили кирпич. Другой раз подсыпали яда в бочку с дождевой водой; хранимый не то чертом, не то призраком проклятого Лидера, Дым оба раза успешно выжил.
В том, что оба покушения корни имеют в опустевшем теперь Высоком доме, Дым не сомневался ни на стебель. «Им милее власть» – так, кажется, говорил некто Гаевой, староста свободного поселка.
Волки иногда забредали на улицы – но скоро уходили прочь. Пока не время; придет зима – вот тогда за упрямцев, не пожелавших избрать себе путь спасения, возьмутся и стужа, и голод, и волки…
Умерла вдова Арти-Полевого. Дым помогал ее хоронить.
Несколько раз он наведывался к Лане-Гаевой, бывшей Диве Донне, носил еду ей и ее матери; ему все больше казалось, что Лана радуется его приходу, и вовсе не из-за гостинцев. Шерсть его отросла полностью – совершенно белая, без дымчатого оттенка, за который он получил свое имя; он завел привычку ежедневно расчесываться, отыскал в шкафу комок ароматической смолы и подолгу жевал ее перед каждым визитом к Лане.
Однажды, нажевавшись смолы, он пришел без предупреждения и застал в доме Гаевых молодого парня, почти подростка, тощего, угрюмого, смущенного и настороженного одновременно.
– Познакомьтесь, – пробормотала Лана, – это Люк…
Дым извинился и через несколько минут ушел.
* * *
Теперь у него было занятие – он искал клады. Оказалось, многие жители еще в первые дни нашествия припрятали кое-что про запас, а потом в суматохе бегства позабыли.
Дым наведывался на брошенные дворы и очень внимательно, шаг за шагом, изучал землю и пол в поисках тайников. Попадались ящики с консервами, засыпанные погреба с овощами, мешки с зерном и с мукой. Всякий раз Дым делил добычу на равные части и методично, дом за домом, навещал новых и старых знакомых.
К его стуку в дверь – два медленных, два быстрых – привыкли. Заслышав его шаги, вскакивали среди ночи; у Дыма завелось множество горячих друзей, больше, чем за всю его жизнь. Он не обольщался относительно этой дружбы; многие последовали его примеру и занялись кладоискательством, и скоро Дым стал натыкаться на следы кем-то разграбленных тайников.
Запасы опустевшего города подходили к концу. Теперь ели солому из матрасов.
С каждым днем холодало; каждый вечер Дым разжигал на площади костер, благо топлива – деревянного хлама – хватало. И они тянулись к костру как ночные бабочки – последние горожане, не пожелавшие жить свободным стадом в степи, не захотевшие перебраться под защиту Хозяев.
– Первый грех наших предков, – говорил старик, кутаясь в холстину. – Мы – не просто потомки стадных животных… Мы – потомки тех, кто пошли за Лидером. И, стало быть, лидеру доверили свою жизнь и судьбу. Передали ему ответственность…
Старика никто не слушал. Они сидели плечом к плечу – убежавшие от одиночества в своих пустых и просторных домах. Они не нуждались в ораторе, они не собирались похлопывать в такт чьей-то песне; Дым смотрел сквозь костер на Лану-Гаевую, державшую за руку тощего мрачного Люка, и пытался представить, что бы ответили эти ребята его бывшей жене, если бы она (великий Лидер, он забыл ее имя!) вздумала рассказать им о любви и свободе. О дружных больших семьях, где любовь крепнет пропорционально числу супругов…
И еще он думал о том, что стадным животным не нужен, противопоказан разум. Потому что носитель разума – одинок; потому что стадо в душе обязательно вступит в поединок с желанием мыслить, и, вне зависимости от того, что победит, носитель этого поединка будет несчастен.
И еще он радовался, что наконец-то не должен ежедневно, ежечасно выдергивать себя из стада, противопоставлять себя стаду; что наконец-то можно просто сидеть вместе со всеми и делать то же, что делают все.
Ознакомительная версия.
