Ознакомительная версия.
– Первая волна американских поселенцев, – медленно говорит Джим, – упорно называла Южную Калифорнию американским Средиземноморьем. – Он без отрыва смотрит в окно машины. – Теперь понятно почему. Такая же земля, такой же ландшафт, но вы посмотрите, как использовали все это греки.
Поросшие колючками холмы.
То там то сям – деревни. Бетон, известковая побелка. Цветы.
Жилища неопрятные, но без признаков нищеты. Квартирка Джима меньше любого из здешних домов.
Там, где склоны не слишком крутые, растут оливковые рощи.
Древние, сгорбленные деревья, скрюченные руки, серебристо-зеленые пальцы.
Вся дорога в черных круглых маслянистых пятнах: раздавленные оливки.
Ты здесь живешь?
Белая с голубым куполом церковь стоит на вершине холма. Неудобно!
Апельсиновая роща…
– Вот как оно выглядело, – негромко говорит Джим. Все молчат и смотрят в окна.
Они заходят в деревенскую лавку, покупают простоквашу, брынзу, хлеб, оливки, апельсины, колбасу, рецину и узо[33]; хозяйка лавки не понимает ни слова по-английски, но зато прямо лучится приветливостью – приятный контраст со всеобщей алчностью в Египте.
Поближе к вечеру они преодолевают последний участок черного, асфальтированного шоссе, которое тянется здесь вдоль пересохшего, спадающего к морю русла, и тормозят.
И слева и справа – поросшие колючками холмы.
Холмы на фоне темно-синего моря.
Песчаное побережье, рассеченное на две части невысоким, плоским холмом.
Холм примыкает к заливчику и сплошь покрыт развалинами.
Безлюдие и заброшенность. Развалины и колючки – и больше ничего.
– Господи!
Джим выскакивает из машины. Этот самый, раз за разом повторяющийся сон, как он бродит по каким-то руинам, – после достопамятной попытки найти эль-моденскую школу этот сон одолевает его чуть не ежедневно. Проснувшись, он всегда удивляется – это придет же в голову такая ерунда.
Древние руины всегда обнесены заборами, там везде билетные кассы, указатели, таблички с объяснениями, гиды, посещение от стольких-то до стольких-то, очереди и обнесенные канатом участки, где «руками не трогать», и буфеты, и повсюду толкутся легионы туристов, старающихся понять, что же тут такого интересного, о чем, собственно, весь шум, – так ведь?
И – вот оно. Джим продирается сквозь кусты, влезает на груду обломков и оказывается в полуобвалившемся дверном проеме. Древняя церковь. Крестообразная планировка, у дальней стены – алтарь, заглубленный в тело холма. Все колонны упали и валяются теперь около стен.
Появляется остальная компания.
– Смотрите, – говорит Джим. – Церковь скорее всего византийская, но ее строили из всего, что попало под руку. Колонны, вероятно, римские, но, может, и греческие. Вон те большие камни в стенах, которые совсем ноздреватые, они, наверное, минойские. Вытесаны за две тысячи лет до строительства этой церкви.
Сэнди согласно кивает, его лицо расплывается в улыбке.
– А вы посмотрите на пол, вон там, у входа. Дверь запиралась на что-то вроде большого шпингалета, когда ее открывали и закрывали, шпингалет царапал пол. Получился идеальный полукруг. – В полном восторге он разряжается знаменитым чапмэновским смехом.
Хэмфри и Анджела идут на северный склон холма, где виднеются почти не тронутые временем стены… небольшой крепости, что ли?
– Хорошо сохранилась, – замечает Сэнди.
– Венецианская, наверное, – говорит Джим. – На тысячу лет младше церкви.
– Знаешь, Джимбо, я просто не врубаюсь в такие временные масштабы.
– И я тоже.
С вершины холма открывается прекрасный обзор и моря, и, в другую сторону, ближайшей части острова. Единственный признак присутствия здесь людей – две ободранные лодки, косо лежащие на прибрежном песке. Одна из них покрыта брезентом, под которым что-то топорщится, наверное – подвесной мотор. А так – полное безлюдие. Земля словно покинута всеми ее обитателями, эгейские просторы – ровная, гладкая плоскость.
– Давайте здесь остановимся, – предлагает Джим. – Двое могут спать в машине, а другие – прямо на песке, подстелим что-нибудь, и все в порядке. А еда у нас еще осталась.
Уже поздно, весь день они провели в пути, так что план встречает всеобщее одобрение.
Ужинать решено наверху, рядом с обвалившейся церковью. Солнце садится, оно уже почти коснулось земли. В воздухе легкая дымка, закатные лучи окрашивают холм сочным абрикосовым цветом, скалы из серых превратились в оранжевые. Высоко в небе висят замысловатые кружева ярко-розовых перистых облаков. Вывалившиеся из стен церкви плиты оказываются прекрасными столами и стульями.
Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.
– Назад, в бронзовый век.
Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.
– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.
– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.
– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!
– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.
– А вот я могу, – с пол-оборота заводится Сэнди.
– Слабо!
– Не слабо!
– Слабо!..
– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.
– Ладно, попробуем.
– Последнее поколение?
– Часть Греции.
Сэнди царапает на земле черточку.
– А предыдущее?
– То же самое.
Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.
– Ладно, а вот этот парень видел, как Крит перешел от Турции к Греции. Его отец жил при турках.
– А его отец?
– При турках.
Фразы повторяются снова и снова, медленно, – чтобы Джим не сбился со счета, – и размеренно, это похоже на какой-то странный ритуал. Шестнадцать раз!
Ознакомительная версия.
