Он глянул вниз и увидел, как медвежата бросились на приземлившегося среди них гиганта. Один из них с неуловимой быстротой рванулся к Реминту и вонзил нож в щель между бронепластинами на левом плече человека.
Убийца взмахнул виброножом, и маленькая голова нападавшего отлетела прочь. Затем враг зажал нож в зубах и подпрыгнул, ухватившись здоровой рукой за край амфитеатра. У Руиза дрогнуло сердце: этот человек был чудовищем — ни один представитель людского племени не способен на подобный прыжок.
Агент скатился с носилок и прицелился каблуком по пальцам противника. Это чуть не стало роковой ошибкой. Реминт подтянулся и ухватил его за щиколотку. Только страшным усилием, едва не порвав мышцы, Руиз смог вырваться. Пальцыубийцы скользнули по сапогу. От ужаса у разведчика перехватило дыхание.
Гигант снова рухнул в яму, но на сей раз маленькие воины оказались готовы к его появлению. Двое мгновенно вонзили ножи в просветы между пластинами брони, и ноги убийцы подкосились.
Руиз не стал досматривать до конца. Он отполз подальше от края, подтянул к себе пузырь и, толкая его перед собой, со всех ног помчался к шахте лифта.
— Подождите, — раздался незнакомый, слабый и жалобный голос Публия, — Кто это?
Руиз впервые за все это время обратил внимание на создателя чудовищ и увидел, что Реминт срезал тому веки и пустил в глаза какую-то кислоту. Под бедрами у безумного хирурга натекла лужа крови: видимо, убийца подрезал ему сухожилия.
— Я, — ответил Руиз, не сбавляя темпа и экономя дыхание.
К его удивлению, по лицу Публия пробежала улыбка.
— Руиз Ав? Ты одолел воплощенную месть Юбере? Господи!
Он закашлялся и сплюнул кровью. Невольный спаситель начал прикидывать, какие еще травмы получил его враг и сможет ли он прожить достаточно долго, чтобы принести пользу ему самому.
— Не исключено, — ответил он.
Темное отверстие шахты было уже недалеко, и Руиз с разгону загнал туда летательный пузырь. Он установил рычаг на подъем и забрался на носилки, когда лифт тронулся вверх. Бывший агент крепко держался за ремни, которыми был привязан Публий, и сердце его продолжало бешено колотиться, пока они не оказались гораздо выше того уровня, до которого допрыгнул Реминт.
— Ты убил его? — Голос Публия по-прежнему звучал жалко и неуверенно.
— Возможно.
— Наверняка убил. Живым он никогда не выпустил бы нас из рук. Если он мертв, он ведь не сможет причинить нам вреда, правда?
— Не уверен, — ответил Руиз и обнаружил, что его знобит, хотя воздух в лифте был жаркий и влажный.
— Э-э, — снова подал голос Публий, — куда ты меня везешь?
Руиз рассмеялся:
— Неужто тебе не все равно, если я везу тебя прочь отсюда — не важно куда?
Он больше не испытывал того всепоглощающего гнева, который гнал его вперед с тех пор, как он обнаружил Олбани. Встреча с Реминтом высосала все эмоции, лишила возможности чувствовать что-либо, кроме скованности и онемения в душе и теле. Это могло оказаться опасным. Агент осмотрел порез на плече и обнаружил, что тот сравнительно неглубок. Кровь еще текла, но уже тоненькой струйкой.
— У нас с тобой еще остались незаконченные дела, а, Публий?
— О да! — яростно прошипел враг.
— Мне не дает покоя следующая проблема: как я могу быть уверенным, что Тильдореаморс выполнит твою просьбу — сейчас, когда за тобой больше не стоит никакая реальная сила, а пираты просто наотрез отказываются выпускать кого-либо из города.
Публий издал тонкий безумный смешок.
— Потому что — господи, вот ирония судьбы-то! — Тильдореаморс мой со всеми потрохами. Это такой же геншированный двойник, как поддельный Юбере.
— Ясно, — кивнул Руиз. — Тогда мы сейчас едем к твоему Юбере, приводим его в чувство, и ты приказываешь ему подчиняться мне во всех отношениях и выполнять любые мои повеления.
Лодка все еще покачивалась у причала, как и рассчитывал Руиз. Он выбросил несколько ящиков и освободил место для летательного пузыря. Когда носилки оказались на борту, создатель монстров вытянул руку и неуверенно ощупал то, что находилось рядом.
— Овощи? Это все, на что ты оказался способен, Руиз? — Голос его был все еще слаб.
— Не ной, — сказал спаситель, маскируя носилки за ящиками. Не будь ты нужен мне, чтобы выбраться из Моревейника, я бы без колебаний перерезал тебе глотку и отправил к маргарам.
— Серьезно, отправил бы? Не знаю, не знаю… Ты как-то переменился, размяк, что ли. Реминтаты, конечно, одолел, да ведь хитростью небось…
— А как еще? — кисло откликнулся Руиз. — Сильно он тебя помял?
— Я выживу, если ты достанешь прилипалу. Не смочишь мне глаза? Очень неприятное ощущение…
— Нет.
— Нет?
— Нет. И насчет прилипалы мы подумаем, когда ты выполнишь обещание. А пока мне нравится наблюдать, как ты мучаешься.
Публий захихикал:
— Ерунда. Если я и помру, у меня имеются клоны, которые, без сомнения, компенсируют все разрушения плоти. Правда, признаюсь, хотелось бы сохранить старый мозг: в нем так уютно. Но времена меняются, и приходится приспосабливаться, не так ли?
Руиз окинул взглядом перепачканное кровью лицо, потускневшие глаза, все еще надменный и жестокий изгиб рта.
— Брось хорохориться, Публий. Я выпустил питательную среду из аквариума с твоими клонами.
С физиономии создателя монстров разом слетело спесивое выражение. Он поджал губы и отвернулся.
Низа жила в каком-то сером мире. Камера была серая. Дверь, стены, пол, узкая скамья, койка, на которой она спала, — серые. Сочившийся с потолка свет тоже был серый — ни яркий, ни тусклый, — разве что немного притухал, когда она спала. Даже еда была серой и безвкусной.
С тех пор как этот жуткий Реминт втолкнул ее в камеру и запер дверь, девушка сделалась совершенно апатичной. Она потеряла счет дням или, вернее, сама прекратила их считать. Много раз она просыпалась, не помня, как засыпала, и догадывалась, что ее усыпляли специально. Она не знала, сколько времени длились периоды искусственного сна, и перестала об этом беспокоиться. Она впала в почти удобное безразличие, которое было всяко лучше, чем постоянные тревожные мысли о том, уж не изменили ли ее разум тем страшным образом, который описывал Руиз Ав.
О самом Руизе и его непонятном предательстве Низа думала редко. Вместо этого она предпочитала мысленно уноситься в счастливые времена на Фараоне, когда она была любимой дочерью царя. Девушка вспоминала отцовский сад и наслаждения, которые делила с многочисленными любовниками, разнообразные изысканные удовольствия, которые принцесса могла себе позволить в силу своего положения: прекрасную пищу, лучшие вина, шелка и драгоценности, прекраснейших рабов.
