Двадцать восьмого октября экспедиция прибыла. Встречали ее торжественно: с оркестром, с цветами. Был зачитан приказ: дирекция Медицинского института объявляла благодарность студентам-практикантам Дальневосточной экспедиции и награждала их ценными подарками.
Лена Борзик, захлебываясь, рассказывала обо всем, что еще два дня назад казалось таким обычным и что теперь уже переходило в область романтики; Миша Абраменко старался сохранять вид солидный и невозмутимый; его качали до тех пор, пока он не запросил пощады; Таню Снежко окружили плотным кольцом ее друзья и наперебой рассказывали самые свежие новости.
Таня чувствовала необыкновенный прилив сил: она даже смогла приподняться на локте. Девушка была счастлива: музыка, цветы, приказ дирекции, вниманиедрузей — все это и смущало и радовало ее. Никто не расспрашивал о самочувствии, словно само собой разумелось, что она уже выздоравливает и через два дня вместе с другими студентами начнет последний учебный год.
Степан подошел и запросто, словно они расстались только вчера, крепко пожал ей руку. Коля — похудевший, — грустный смотрел на Таню ласковыми, растерянными главами.
Но когда через час в палате клиники Медицинского института, куда поместили Таню, Степан подробно рассказал о вирусе Иванова и о возможности создания антивируса, Тане стало грустно: ей так хотелось поработать. вместе с друзьями. Мишу Абраменко поразил факт, что частицы вируса Иванова, как и вируса «болотницы». остаются видимыми на протяжении короткого времени, и он высказал предположение, что эти два вируса могут интерферировать: Лена посоветовала попытаться привить вирус Иванова обезьяне. Они были готовы начать работу хоть сегодня.
Таня вздохнула и закрыла глаза. Они будут работать, производить интереснейшие исследования, а ей придется отлеживаться.
Степан понял ее состояние и взял за руку.
— Не надо, Таня! Мы будем работать вместе. Помнишь: «Больше жизни!» Скажи, не думаешь ли ты, что следует попытаться применить ферменты для активизации вируса Иванова?
Ей снова стало хуже. Возбуждение прошло, а с ним ушли и силы. Но она все же заставила себя улыбнуться:
— Степа, что я могу тебе сказать, если я не видела вируса Иванова и ничего не знаю о нем? Но если этот вирус похож на вирус «болотницы», тогда попробуйте расспросить у Семена Игнатьевича, — если он в состоянии говорить, конечно, — у него есть кое-какие предположения.
Она еще пыталась вслушиваться в разговор друзей, до ей казалось, что голоса звучат все глуше и тише, что электрическая лампочка постепенно гаснет, а кровать начинает покачиваться и в полумраке плывет куда-то, как челн на поверхности большого озера.
В небольшой комнате, освещенной мягким светом люминесцентных ламп, на больничной кровати спит Таня Снежко. Она дышит порывисто, изредка вздрагивает во сне, как бы желая стряхнуть что-то гнетущее, и вновь успокаивается.
В соседней палате на такой же кровати лежит профессор Петренко.
— Вы считаете это большим достижением? — спрашивает он Ивлева и Кривцова.
— Ну, конечно! — отвечает Ивлев. — Ведь подумать только: два студента, почти без всякой помощи, сделали огромное открытие.
— Э, не то! Не то, Алексей Иванович! Вспомните, как вы работали над изменчивостью вирусов. У вас была прекрасная идея, но еще нехватало практического опыта. Мы помогали вам всем коллективом. И мне кажется, что мы мало уделяли внимания ребятам… Их удачи случайны: Рогову удалось отыскать вирусоносителя болезни Иванова случайно, Карпову пришло в голову продлить эксперимент случайно… Я не против случайных удач, но ведь главное внимание надо обратить на то, чтобы будущие ученые умели преодолевать препятствия.
Профессор Кривцов возразил:
— Семен Игнатьевич, вы не совсем правы. Не знаю, как Карпов, но Рогов воспитывался именно так.
— Все это хорошо, но не забывайте — они пока что студенты. Их нельзя упускать из виду. Вот мы упустили Карпова, его подхватил Великопольский. Я больше всех виноват в том, что не настоял на Ученом совете, чтобы Карпова прикрепили на практику к кому-нибудь другому. Таких ошибок повторять нельзя… Да, кстати, что поделывает Великопольский?
— Молчит.
— А как же его антиканцерогенные вещества?
— Возится с биоцитином, как всегда произвольно трактует факты в защиту своей теории.
— А вы?
— Ждем.
— Алексей Иванович, ждать нельзя. История с диссертацией Великопольского затягивается. Надо писать в газету.
— Уже написано. Статья появится в одном из ближайших номеров «Вестника Академии наук». Мало того, на конференции онкологов Иван Петрович по пунктам разбил всю теорию Великопольского.
— Не всю, положим…
— Не скромничайте, Иван Петрович!.. Кроме того, заканчивается разработка вирусной теории рака в Ленинградском институте.
— Хорошо! Очень хорошо! Ну, хватит о Великопольском. Поговорим лучше о «болотнице» и о вирусе Иванова.
— «Болотницу» начинаем изучать завтра. Сообщение с нестойкости вируса очень кстати.
— А вирус Иванова предоставим на растерзание студентам.
— Не рано ли, Иван Петрович?
— Шучу, шучу… Они будут проводить всю работу под нашим с Алексеем Ивановичем руководством.
— Ну, добро!.. Ах, друзья, если бы вы знали, как тяжело болеть! В эту минуту я чувствую себя сносно, но через час-два не в состоянии буду даже думать. Ну что же мне, вот так пластом и лежать? Как на самом скучном курорте!
— А когда вы были на курорте?
— До войны был.
— Забылось, пожалуй?
— Да вот вспоминаю… Но нет, друзья, совершенно серьезно: с «болотницей» надо покончить как можно скорее!
Он вздохнул и закрыл глаза. В комнате сразу стало тихо.
Кривцов прошептал:
— А почему Марии Александровны до сих пор нет?
— Дежурит. У нее сегодня три неотложных операции.
Петренко шевельнулся на кровати, позвал:
— Маша… — открыл глаза, посмотрел на Ивлева и Кривцова и огорченно спросил:
— Маши нет?
— Нет.
Глава XVI
Опять не сказано ни слова
Снег начал итти поздно вечером, — спокойный, медленный, как бывает только в начале зимы. К утру окна затянуло легким фантастическим рисунком; на провода, на ветви деревьев осел пушистый иней; гудки заводов прозвучали торжественно и гулко; все в мире вдруг изменилось.
Но вот к полудню из-за туч проглянуло солнце. Оно лишь скользнуло своим косым лучом по земле, но и этого было достаточно, чтобы разрушить творение великого художника-мороза.
С окон исчезли доисторические папоротники; деревья, утратив свои пышные наряды, стали голыми и неприглядными. На улицах набухал водой грязножелтый снег. Было неуютно и мрачно.
