Я увидел, что лицо Вадоса стало серым. И в то же время мне показалось, будто тяжелое бремя сняли с его плеч.
— Итак, свершилось, — произнес он. — И я не жалею об этом.
Полуоправившийся Диас, сидевший на диване, поднял голову и молча не отрываясь смотрел на президента.
— Нас предупреждали, — продолжал Вадос, глядя на него, — что если узнает кто-нибудь из них, то всему придет конец. Алехандро говорил нам это, разве не так, Эстебан?
— Не раз, — со стоном отозвался Диас. — Не раз.
— И вот теперь это свершилось.
Вадос снова взглянул на меня, и подобие улыбки появилось на его бледном лице.
— Но в некотором отношении вы несправедливы к нам, сеньор. Вы не какая-нибудь пешка, вы конь.
Слова Вадоса, казалось, повисли в воздухе, как будто не имели отношения к происшедшему. Но от меня явно ждали ответа. Пауза, в течение которой я старался постичь смысл сказанного Вадосом, затянулась… Я глупо пробормотал:
— Неужели?
— Матерь божья! — задыхающимся голосом произнес Диас, с трудом поднимаясь на ноги.
Он угрожающе повернулся к Вадосу и не иначе ударил бы его, если бы не новый спазм, заставивший гиганта схватиться за спинку кресла, чтобы не упасть.
— Я думал, он знает, а теперь… Но ведь он не знал, Хуан, глупец, он не знал!
Диас опустил голову и медленно поводил ею из стороны в сторону.
— Итак, завтра, вероятно, будут бои на улицах, — ледяным голосом констатировал Вадос. — Мне уже все равно, Эстебан. Ты говоришь, что он не знал, а я говорю, он знал — знал достаточно, чтобы разрушить то, что мы сделали. В последние дни бремя забот оказалось тяжелее, нежели можно вынести. Я уверял себя вначале, что так будет лучше, лучше, чем позволить разрушить в огне гражданской войны мой прекрасный город. Те, кто погиб из-за нас, умерли, ничего не зная и не имея выбора. Те же, кто погибнут на войне, по крайней мере будут знать, за что они отдают жизнь.
Он понемногу взял себя в руки.
— Консуэла, — обратился он к жене, — все это не стоит того, чтобы тревожить тебя, или Пабло Гарсиа, или вас, мадам, — добавил он с полупоклоном в сторону второй дамы. — Я хотел бы, чтобы вы приступили к ужину. Хаим! — рявкнул он одному из слуг. — Отведите сеньора Диаса в другую комнату и дайте ему отдохнуть. Принесите ему лекарства и бренди, позвоните доктору Руису, если приступ возобновится. А вы, сеньор Хаклют… Я очень хотел бы, чтобы вы пошли со мной.
Я ожидал, что Диас станет возражать. Он поднял было голову, но, видно, передумал, расстегнул ворот рубашки и сжал в руке маленький золотой крестик, висевший у него на груди.
Вадос не стал смотреть, как выполняются его указания, и вышел из комнаты. Я последовал за ним, все еще не понимая до конца смысла происшедшего, но начиная подозревать. Подозрение было сродни кошмару.
Через холл и ряд комнат мы проследовали к двойной двери. Вадос сам открыл замки и включил свет.
Комната почти ничем не отличалась от гостиной: низкие кресла, маленькие столики, правда, здесь было много книжных шкафов. В одном из них скрывался большой сейф. Тяжело дыша, Вадос повернул номерной замок.
Я настороженно ждал, готовый отпрянуть, если Вадос достанет из сейфа оружие.
Дверца открылась, обнаружив ряды папок, документы и шахматную доску, на которой были расставлены фигуры.
Какое-то время Вадос смотрел на доску. Затем во внезапном порыве ярости схватил ее и с силой швырнул о стену. Фигуры разлетелись по всей комнате.
— Я чувствую себя как на исповеди, — едва слышно сказал он и провел дрожащей рукой по лбу.
Я стоял и ждал, что последует дальше. Он повернулся ко мне и улыбнулся.
— Идите сюда, сеньор Хаклют, я вам кое-что покажу. Вы причина и орудие моего спасения. Я нес непосильное бремя. Я покушался на власть бога. Вот! Смотрите! Вы все поймете.
Я сделал неуверенный шаг вперед. Единственное, о чем я успел подумать, — что Вадос сумасшедший.
— Взгляните на документы в сейфе. Их слишком много, но вам, чтобы понять, достаточно несколько папок.
Я колебался, и тогда он выхватил первую попавшуюся папку и сунул ее мне в руки. Она была набита бумагами. Я прочел на наклейке:
«Фелипе Мендоса»
Ниже от руки добавлены были две надписи: первая —
«Черный королевский слон»
И вторая —
«Взят»
Я положил дело Мендосы на стол и раскрыл другую папку, на которой значилось мое имя. Ее содержание было разделено на две части. Одна представляла собой толстую пачку исписанных от руки страниц, которые трудно было читать. Там было много сокращений, а почерк был неразборчивым и неровным. Другую часть составляло мое досье. Оно включало фотокопии письма, которое я послал, когда сделал заявку на работу в Сьюдад-де-Вадосе, анкеты, которые я заполнил в то же время, письма о назначении и подписанный со мною договор. Я знал о существовании этих документов, и они меня не удивили.
Удивительными были другие бумаги.
Кто-то, очевидно, следил за мной в течение трех дней в Майами перед моим приездом сюда. Кто-то не поленился съездить в Нью-Йорк и встретиться с моим последним работодателем. Кто-то взял интервью у полудюжины моих коллег в США. На последнем из донесений стояло имя, которое я узнал: Флорес.
Человек, который был моим соседом по самолету, когда я летел в Сьюдад-де-Вадос.
Подпись Флореса красовалась под самым примечательным из всех документов. Он гласил:
«Согласноуказаниям, я подробно расследовал прошлое специалиста по транспорту Бойда Даниила Хаклюта. Большие расстояния не позволили мне собрать сведения о его работе за границей. Однако представляется, что он весьма компетентен в своей области. Я слышал о нем как о специалисте самые лестные отзывы.
Что касается личных связей и привязанностей, то создается впечатление, что при работе над проектом он сознательно избегает устанавливать тесные личные отношения. Это соответствует его образу жизни, а именно тому, что он работает примерно семь-восемь месяцев в году, а в остальное время устраивает себе продолжительный отдых. Характер его работы превратил его в человека любящего деньги, и я не сомневаюсь, что он будет лоялен в отношении своего работодателя, и только его.
Что касается информации, которую меня просили получить особо, то хотя австралийское происхождение предполагает расовую нетерпимость, работа в таких странах, как Египет и Индия, могла повлиять на его взгляды. Имеющиеся данные не позволяют этого ни подтвердить, ни отрицать. Однако бытует утверждение, что усвоенные в детстве привычки остаются на всю жизнь. По меньшей мере можно ожидать неуважительного отношения к аборигенам. Насколько я понимаю, это соответствует желаемымкачествам.»
