– Господи Иисусе Христе! – сказал Хенфри. – Очень что-то чудно все это. Ведь нос-то у него самый что ни на есть розовый!
– Знаю, – сказал Фиренсайд. – Так-то оно так. А знаешь, что я думаю? Вот что: парень-то пегий, Тедди. Кое-где черный, кое-где белый – пятнами. И ему это конфузно. Должно, он какая-нибудь помесь, а кровь-то вместо того, чтобы смешаться, пошла пятнами. Я и прежде слыхал, что это бывает. А с лошадьми так случается постоянно. Кто ж этого не знает!
IV. Мистер Касс беседует с незнакомцем
Чтобы дать понятие читателю о странном впечатлении, которое произвел незнакомец, я довольно подробно описал обстоятельства его приезда в Айпинг. Но, кроме двух несколько загадочных эпизодов, все последующее его пребывание в гостинице, вплоть до удивительного дня праздника в клубе, может быть изложено весьма кратко. Не раз бывали у него стычки с миссис Холл по поводу разных хозяйственных вопросов, но он всегда выходил победителем из этих стычек посредством предложения лишней платы – всегда вплоть до конца апреля, когда начали обнаруживаться у него первые признаки безденежья. Холлу он не нравился, и Холл при всяком удобном случае говорил о желательности от него избавиться, но эта антипатия выражалась главным образом в очень явном старании скрыть ее и избегать, по возможности, встречи с жильцом.
– Погоди до лета, – рассудительно советовала миссис Холл, – погоди, пока не начнут съезжаться живописцы, тогда посмотрим. Что он дерзок немножко – это, пожалуй, правда: но что по счетам платит – аккуратно, это все-таки с ним остается, что там ни говори.
Незнакомец не ходил в церковь и ничем не отличал воскресенья от прочих дней, даже одевался одинаково. Работал он, как казалось миссис Холл, очень внимательно: иные дни сходил вниз рано и занимался без отдыха, другие – вставал поздно, ходил взад и вперед по комнате, целыми часами ворчал что-то себе под нос, курил или спал в кресле, перед камином. Никаких сообщений с внешним миром за пределами деревни у него не было. Настроение по-прежнему изменялось беспрестанно, но, по большей части, он вел себя как человек, которого раздражают и мучат невыносимо, и раза два в припадках страшного бешенства принимался все вокруг себя швырять, рвать и разбивать. Привычка его тихонько разговаривать с собою все усиливалась, но, сколько ни прислушивалась миссис Холл, она решительно ничего не могла понять из его слов.
Днем он выходил редко, но в сумерках гулял, закутанный так, что его совсем не было видно – все равно, было на дворе тепло или холодно, – и выбирал для этого самые уединенные дорожки и самые тенистые места. Два-три раза его выпученные очки и призрачное, забинтованное лицо под навесом шляпы с неприятной внезапностью появлялись из темноты возвращавшимся домой рабочим, а Тедди Хенфри, пошатываясь, выходивший однажды из трактира в десятом часу вечера, был постыднейшим образом перепуган черепообразной головой (шляпу незнакомец нес в руке), неожиданно озаренной отворившейся дверью трактира. Ребятам, видавшим его под вечер, снился бука, и трудно определить, чье отношение было враждебнее: его ли к ним или их к нему – антипатия была обоюдная и очень сильная.
Человек такой странной наружности и поведения доставлял, само собою разумеется, обильную пищу для разговоров в Айпинге. Мнения о его занятиях резко разделялись, это было больное место миссис Холл, она старательно отвечала на все расспросы, что он занимается «экспериментальной химией», причем осторожно переступала с одного слога на другой, как будто боясь провалиться.
Когда ей задавали вопрос: «А что такое экспериментальная химия?» – она объясняла, с оттенком высокомерия, что это должно быть известно всякому образованному человеку и что незнакомец просто «открывал разные разности».
– С ним, к тому же, произошел несчастный случай, – продолжала она, – от которого лицо и руки у него на время переменили цвет, что он, по своему чувствительному характеру, всячески старается скрывать от публики.
За спиною миссис Холл между тем весьма быстро распространялась молва, что незнакомец преступник, скрывающийся от глаз правосудия, и костюм его объяснялся желанием сбить с толку полицию. Мысль эта впервые зародилась в мозгу мистера Тедди Хенфри. С середины и до конца февраля не было, однако, слышно ни о каком замечательном преступлении. Мистер Гулд, временно исполнявший должность ассистента в национальной школе, развил и дополнил эту теорию: незнакомец, по его мнению, был просто переодетый анархист, изготовлявший взрывчатые вещества, и мистер Гулд решил заняться тайным расследованием этого дела, насколько позволит время. Расследование, ограничившееся тем, что он пристально смотрел на незнакомца при встречах с ним и задавал по поводу его замысловатые вопросы людям, которые и в глаза его не видывали, – не открыло ничего.
Другая партия придерживалась гипотезы мистера Фиренсайда насчет пестроты незнакомца, развивая ее в различных направлениях. Сайлас Дурган, например, выразил убеждение, что «вздумай он показываться на ярмарках – мигом собрал бы целую прорву денег», а так как Сайлас смыслил кое-что в богословии, то и сравнивал приезжего с человеком, у которого был единый талант. Существовало и еще толкование, объяснявшее все дело просто-напросто сумасшествием незнакомца, эта теория имела одно преимущество: она разом разрешала все недоумение. Между названными выше группами стояли еще люди, сомневавшиеся и допускавшие компромиссы. Народ в Саффолке вовсе не суеверен, и только после событий в начале апреля мысль о сверхъестественном зародилась в некоторых головах, да и то ее допускали и выражали втихомолку исключительно одни женщины.
Но что бы ни думали о приезжем обитатели Айпинга, антипатия к нему разделилась всеми. Его раздражительность, может быть, и понятная для столичного жителя, занимающегося умственным трудом, ставила в тупик простодушных туземцев. Неистовые жесты, которые им случалось иногда подсмотреть, стремительность походки, когда кто-нибудь натыкался на приезжего, мчавшегося в глухую полночь по самым пустынным перекресткам, бесчеловечное сопротивление всяким заискиваниям любопытных, любовь к сумраку, выражавшаяся в опущенных шторах, затворенных дверях, потушенных свечах и лампах, – все это были вещи, которые трудно было допустить. Многие сторонились при встречах с незнакомцем в деревне, а юные юмористы поднимали за его спиной воротники, опускали поля шляп и нервным шагом шли за ним вслед, подражая его загадочному поведению. В то время была в ходу песня, которая называлась «Оборотень». Мисс Сатчел пела ее в школьном концерте – на лампадки в церковь – и после этого, как только встречались двое или трое обитателей деревушки и появлялся незнакомец, кто-нибудь непременно начинал насвистывать в минорном или в мажорном тоне куплет из песни. Опоздавшие спать ребятишки кричали ему вслед: «Оборотень!» и удирали в неистовом восторге.
