— Мне по-фигу! — подтвердил Савкин и выпил пива.
Мистер Фриман загрустил-затуманился и опять погрузился в воспоминания.
Народный умелец тоже примолк, наверное, опять что-нибудь изобретал, а может быть, сочинял матерные частушки. Вот еще накатит разок другой и споет.
Лабух, стараясь не шуметь, поднялся из-за стола, подошел к деревянным перильцам на фигурных столбиках, закурил и стал смотреть на реку. Вечер уже давно наступил, и вода у бортов словно бы загустела. Тонкие волосяные линии обозначали бьющие со дна родники, мелкие волны за день сгладились, и устало шлепали сонными ладошками по бокам дирипара. Низкий противоположный берег понемногу затягивала дымка, там, далеко-далеко, горели костры, словно бы приподнятые над горизонтом темной полосой сумерек, и Лабух подумал, что это могут быть давешние цыгане. Удачи вам, подумал Лабух, может быть, вы теперь отыщете свой дом. Он засмеялся своим детским мыслям, потому что взрослый Лабух знал, что никакого дома у цыган нет, как, впрочем, и у других бродяг. И у него, бродячего музыканта, вечного прохожего, у него тоже нет дома. Нельзя же всерьез считать домом маленькую квартирку в подвале, в которой, кстати, уже поселился новый жилец. Ну и пусть. Лабух бросил окурок в воду, окурок упал, от него побежали маленькие круги, как от поплавка при ложной поклевке. Лабух попытался вспомнить, когда он последний раз ходил на рыбалку, и понял, что это было очень давно, так давно, что слово «рыбалка» ассоциировалось с исцарапанными мальчишескими коленками и руками в цыпках. Лабуху захотелось сделать что-нибудь этакое, но ничего «этакого» в голову не приходило, поэтому он просто вернулся к столу.
Мистер Фриман с народным умельцем уже очнулись и что-то оживленно обсуждали. Наверное, какие-нибудь проблемы, связанные с управлением дирипаром или перспективами развития дирипарного сообщения, подумал Лабух, но потом понял, что они просто вспоминают былые денечки.
— А помнишь, как на нас самолет-мишень гребанулся? — говорил мистер Фриман, и глаза его горели. — Вот здорово было. Идем мы с тобой по степи, песни поем, а он летел-летел, а потом начал падать. И прямо на нас!
— Да не так все было! — не соглашался Савкин. — И вообще, это он на нас с Носатым упал. А тебя тогда и не было. Ты тогда за спиртом к завхозу пошел. И не самолет это был, а ракета, она с направляющих сошла и — бздык! Упала. Вот перетрухали все, так и брызнули по бункерам! А ты идешь с пузырем в руках — и прямо на ракету, а она, сука, шипит... Ты встал, рассупонился, да и давай ее тушить. Мы думаем, вот мудак, а ты все тушишь и тушишь. Как только бутылку не раскокал!
— Да нет... — не сдавался мистер Фриман. — Это в другой раз было, а тогда...
Лабух не стал слушать, что было тогда и что было в другой раз, и принялся смотреть на причал. Там по-прежнему кучковались водилы-мобилы, видимо, ожидали выгодных клиентов, а может быть, просто не торопились возвращаться в свои тесные гаражи, вечер-то был чудо как хорош! И вообще, думал Лабух, время между домом и дорогой — особое время. Оно как бы вне всего. Одни проблемы позади, а другие еще никак о себе не заявили, так что о них можно не беспокоиться. Он неспешно налил пива и сощурился на край багровой солнечной лысины, исчезающий за горизонтом.
Внезапно раздался хриплый, больной рев мотора, и на причал вылетел, вихляя простреленными задними покрышками, хорошо знакомый пятнистый, весь в ожогах от разрядников, «родстер». Он юзом затормозил рядом с компанией водил-мобил, из него выпрыгнула Дайана. Водилы оживились. Мистер Фриман с Савкиным мгновенно прервали вечер воспоминаний и повернулись к причалу. Дайана что-то сказала, и здоровенный водила помог ей выгрузить на причал громоздкую дорожную сумку. Гневно сверкнув глазами в сторону поперхнувшегося «Жигулевским» Лабуха, Дайана повернулась к водилам. Лабух прислушался. До него долетали только обрывки разговора, но этого было достаточно, чтобы понять, что проблемы все-таки отыскали его, мирно медитирующего Лабуха, Лабуха, который уже почти преуспел в любви ко всему прошлому настоящему и будущему, Лабуха...
«Чтобы отремонтировали, отлакировали, вылизали до блеска, и ни одна сволочь до моего возвращения даже и не думала притронуться к рулю... Где, где, какое мне дело? У себя в Гаражах, конечно... Это ваши проблемы...»
Наступившее было благорастворение испуганно захлопало перепончатыми крылами и тяжело, чертя по речной глади кончиком хвоста, полетело на тот берег, туда, где было поспокойней и ничто не предвещало грозы.
Водилы, а также мобилы ошалело кивали и почтительно, на полном серьезе называли Дайану «мадам». Только и слышалось:
— Да, мадам! Конечно, мадам! Сделаем, мадам!
Да, ребятки, подумал Лабух, вот вам и момент истины. Это вам не с глухарями-автолюбителями отношения выяснять. Это, знаете ли, Дайана!
Разобравшись с таксистами, Дайана решительно двинулась к трапу, и, в сопровождении самоотверженного водилы, тащившего багаж, гордо вступила на борт дарового цеппелина.
«Вот заразы, а я один со своими гитарами мудохался», — подумал Лабух.
Усевшись за стол, серебряная лютнистка небрежно кивнула носильщику, и тот поспешно удалился, не забыв, однако, ехидно подмигнуть Лабуху: мол, все, браток, накрыли тебя, недолго погулял!
— А вот и девочки! — радостно простонал окончательно очнувшийся от воспоминаний мистер Фриман. Истопник с большой буквы, мигом оценив ситуацию, проявил народную смекалку, благоразумно промолчал и налил всем по стакану.
— Заткнись, — бросила Дайана Фриману, — тоже мне, массовик-затейник с научной степенью, есть степень, значит пора остепениться! Все бы тебе «девочки»! Прямо какой-то половой беспризорник, а не филирик.
Мистер Фриман обиженно заморгал, но заткнулся.
Налитый стакан Дайана милостиво приняла, чокнулась с компанией, выпила, сообщив «ну и гадость», после чего соизволила, наконец, повернуться к Лабуху.
— Что, смыться решил? Без меня! А мне что прикажете делать? Говорили мне добрые люди, что ты сволочь, а я, дура, не верила. Теперь вот убедилась!
— Это какие же добрые люди? — поинтересовался Лабух, — Лоуренс, что ли? А может быть, это кто-то из бардов? Это не тот, седой, который тебя за коленки лапал?
— Никто меня не лапал! — вспыхнула Дайана. — Мы просто беседовали.
— Ага, о музыке, о литературе... — Лабух потянулся за очередной бутылкой «Жигулевского», хотя, по правде говоря, пиво уже только что из ушей не текло. — А для доходчивости он хватал тебя за бока. У них, у бардов, завсегда так принято. А еще в поход, наверное, приглашал и про оверкиль рассказывал.
— Дурак! — гордо сказала Дайана и отвернулась.
Впрочем, уходить она явно не собиралась, а напротив, мило улыбнулась мистеру Фриману, который сосал минералку, изображая одновременно личную обиду и глубокое сочувствие оскорбленной даме, впрочем, делал это аккуратно, с оглядкой на Лабуха. Мало ли чего!
