— Как ты его обозвал? — спросила Лена.
— Забыл. Наноштирлиц? Ой, нет. Наноджеймсбонд!
— И этот туда же… Здесь хоть один простой человек найдется?
— Одного знаю, — сказал Виктор. — Это я.
Семенов заехал в ворота, остановил машину, вышел из нее и пригляделся к руинам. Было видно, где орудует Гуревич: там стояло плотное кольцо людей, и все глядели куда-то вниз. Значит, там, куда они смотрят, — Гошка…
Они с Гуревичем обнялись, для чего одному пришлось нагнуться, а другому привстать на цыпочки. Обнялись чинно, по-мужски, крепко, но негромко шлепнув друг друга по спине.
— А ты изменился, — заметил Семенов.
— Н-ну! — Гуревич с гордостью похлопал по животу. — О, сколько здоровья наел! Мой запас жизни. У ботов научился! А знаешь, чем удобно брюхо? Во-первых, я когда смотрю футбол, ставлю на него кружку с пивом. А во-вторых, когда падаешь вперед, не разобьешь себе нос.
Семенов скупо улыбнулся.
— У меня тебе подарок. Ну-ка, пойдем.
Он открыл багажник машины. Там было пусто (хорошая привычка для того, кому случается иногда запихивать туда агентов иностранных разведок, Петя в самый раз поместился), только в сеточке для мелочей сбоку лежало что-то плоское, замотанное в мягкую тряпку. Семенов достал этот предмет, развернул его и протянул Гуревичу.
Белый ноутбук «Сони», тринадцать дюймов. Чудовищно устаревший, но все еще рабочий.
У Гуревича вдруг затряслись руки и глаза за толстыми очками подозрительно заблестели. Он бережно принял ноут — и прижал его к груди.
— На память, — коротко сказал Семенов. — Ты оказался самым лучшим наследником Деда.
— Я старался, — простодушно ответил Гуревич. — Чтобы не было стыдно посмотреть ему в глаза, когда умру и мы там встретимся.
* * *
Восемь лет назад они сидели у Гуревича на кухне, и плохо им обоим было невыносимо. Только по Гуревичу это было видно, а по Семену — прозвище для самых близких людей — нет.
— Увольняешься?
Гуревич сник. Щуплый, мелкий, кажется, ткни пальцем — и раздавишь.
— Не знаю, — пролепетал он. — Не хочу, понимаешь? Но и с Мишкой не могу. Он царек. Михаил Великолепный. Я не могу с такими. Дед был человек. Человечище. С ним работаешь — и себя уважаешь. А Мишке не надо, чтобы с ним работали. Ему надо, чтобы подчинялись. «Слушаю и повинуюсь» ему надо. Не знаю, куда пойду. Куда угодно. Да хотя бы к Насте Коваленко. Ей даром не нужен мой уровень, но она — человек.
Семенов, по обыкновению, молчал. Гуревичу не нужен был интересный собеседник. Он и с зеркалом бы говорил, да только какой смысл болтать за жизнь с этим щуплым, мелким и очкастым, который живет в зеркале? Все равно ничего умного не присоветует. Уж лучше с мамой. Маразматики иной раз удивительные вещи сообщают.
— Хочешь, помогу? — спросил вдруг Семенов. Он Гошку жалел. И по-человечески, и как способного, но бестолкового парня.
— Как? — испугался Гуревич.
— Однокласснику позвоню. Ему нужны талантливые программисты.
— И зачем?
— Родине служить.
Гуревич прищурился, маленькое лицо окаменело, губы собрались в куриную гузку:
— Ну, я так и думал.
Семенов только приподнял бровь. Чуть-чуть.
— Ты кагэбэшник, — объявил Гуревич. — Я всегда это подозревал.
Семенов промолчал.
— Или как вас там сейчас называют? Госбезопасность, короче говоря. И не ври, что не так. Я еврей, у меня на вашу братию расово верное чутье!
Семенов мог бы посмеяться. Но зачем? Гуревич уже и сам задумался. Он вообще любил это дело — думать. В темно-карих, как старые пуговицы, глазах появился огонек.
— И я им нужен, да? Они ведь к евреям не очень… Правда, я талантливый, сам знаю. На самом деле нужен?
Семенов снова промолчал. На этот раз — выразительно. Гуревич воодушевился:
— Семен, послушай, а если… А можно… Слушай, есть гениальная идея. Давай я буду иностранным шпионом!
Семенов аж крякнул. Мало кому удавалось его удивить. Гошка сумел.
— Это еще зачем?
— Ну, чтоб меня на глазах у всех арестовали, надели наручники, засунули в «воронок»… — мечтательно сказал Гуревич.
— Как говорят англичане, лучше плохая репутация, чем никакой?
— Точно! Семен, я всю жизнь был никем. Пустое место. Я только последние годы, когда меня нашел Дед и поставил на «пятерку», что-то значу. Но этого никто не знает. Ну да, личный программист, и чего? Не личность, так, девайс для гения. А тут все поймут, каков я!
Семенов позволил себе усмешку. А что? Его коллеги любят розыгрыши и мистификации. Им идея понравится. Может, от нее и польза какая будет.
— Семен, — осторожно позвал Гуревич, — а Дед знал, кто ты?
— Конечно.
— Он не боялся?
— С какой стати? Я же не его разрабатывал.
— А кого?
— Вот дубина… Тех, кто пытался разрабатывать его!
— А-а, — успокоенно протянул Гуревич. Поерзал на стуле, потом вскочил: — Погоди. Раз такое дело… Погоди.
Убежал в комнату, тут же вернулся, принес заляпанный кофе ноутбук. Маленький «Асус». Положил его перед Семеновым бережно, как артефакт из гробницы фараона.
— Вот.
— И?..
Гуревич отвел взгляд. Тяжело вздохнул.
— Знаешь, я, наверное, преступник. Но я просто не смог.
Семенову чуть не изменило самообладание.
— Здесь все по пятой, — сказал Гуревич, зачем-то отползая к двери. — Полностью. Никто не знал. Я маньяк. Я живым себя чувствовал только в Нанотехе, домой не хотел уходить. Потом догадался — и сделал копию всей документации. Вообще всей. Работал и в институте, и дома. Знаешь, как было здорово? Вот, — повторил он и на сантиметр подвинул ноут к Семенову. — Когда Дед приказал уничтожить документацию, мы с тобой на работе все снесли, я и не пикнул. А почему нет? Я же знал, что у меня есть дубликат. Я просто для потомства хотел сохранить. Вдруг через год конвенцию отменят? И что, все заново?!. А тут еще и Деда не стало… А сейчас я понял, что дома это держать нельзя. Мало ли, вдруг твои ребята не возьмут меня. Тогда за меня возьмется Мишка. Вытрясет все, что помню. Я, если честно, пыток очень боюсь…
Семенов стерпел и это.
— Пусть у тебя побудет. В этих ваших подвалах Лубянки, архивах или еще где. Вы же все храните. У вас память о «пятерке» сохранится лучше, чем в банковском сейфе.
Семенов посмотрел на ноут, прикидывая размеры. Да поместится, чего там — тринадцать дюймов. И убрал его в сумку, впихнув между двумя номерами журнала «Оружие и боеприпасы».
Гуревич сразу успокоился. Сел обратно на табуретку.
— Дед. Я любил его. Я никого так не любил, как Деда. Его и наши вертолетики. Эти годы… как один день. И все насмарку, — убито закончил он. — Такая гениальная идея! Дед меня после работы подвозил иногда. И бывало, что конец рабочего дня, я прихожу к нему, и вдруг меня осеняет. И мы прямо тут же садимся, у меня ноут, у него ноут… Я этот его ноут как свои руки знал. Белая «сонька». Каждую наклейку знал. И клавиша «Т» блестит сильнее остальных. И мы садимся, у него на компе архив, я ему сразу загружаю свою идею, мы тут же проверяем… И знаешь, что главное? Он радовался. Он как ребенок радовался. А потом все снес. Я видел сам. Железной воли человек. Я думаю, он и умер потому, что жить не захотел. Жить комфортно таким, как Мишка. А настоящие люди так не могут.
