Варя скучала о дочке, но радовалась своей полной свободе, только теперь осознав, как тяготит ее семейная жизнь. В пять утра, когда она возвращалась с кафедры, лес прощался с ней торжественным, хаотичным, призывным весенним пением пташек.
К концу второй недели пребывания в полном одиночестве, нарушаемом только стрекотом пишущей машинки, она вдруг почувствовала даже настоятельную необходимость полета. И они летали вдвоем с Исайкой, как когда-то летали втроем. Но она не могла себя заставить войти в чьи-то сны, полные чужих оценок и мнений. А свое мнение, как показала жизнь, навязывать кому-то у нее не было особой охоты.
Вот и Исайка вдруг полез к ней со своим мнением. Он постоянно намекал о том, что ей надо искать нового мужа. Нет, с нее хватит. Она устала от этих поисков. Не нужен ей никто! Она никому не была нужна всю молодость, а теперь они ей все до феньки!
* * *
Она вернулась в свой город кандидатом наук. Но почему-то ничего для нее это не изменило. Она устроилась в свой прежний институт. Вот и началась, наконец, для Варьки обычная взрослая жизнь.
Наступила осень, и она взлетала все реже. Чужие сны теперь были ей совсем неинтересны, а творить свои она почему-то уже не могла. Исайка все качал головой и рукой с ненавистью тыкал в спавшего Алексея, которому все же удалось укротить душу своей жены. Желтолицый воин ломал кнутовище в своих руках, показывая ей, что ее муж просто сломал ее, как он — этот кнут.
Но Варя не соглашалась с ним. Ее Алеша спас ее душу от одиночества, подарил ей чудного младенца! А то, что она так и не научила его любить, складывать свой мир к ее ногам, так может быть это только ее вина…
* * *
На кафедре, куда она поступила работать, время замерло на середине семидесятых годов. Ни защит, ни научной работы не было, зато процветала грызня на уровне партийных ячеек. Один пожилой преподаватель после Вариных лекций, где она рассказывала студентам о зарубежном опыте строительства и некотором отставании по этой части в СССР, даже подал на нее в прокуратуру заявление о том, что она занимается антисоветской пропагандой среди молодежи. Поскольку этот преподаватель был членом союза ветеранов института, районному прокурору пришлось брать с Варьки письменное заверение ее преданности к отечеству. При этом сам прокурор непрерывно курил и крыл матом научные кадры Варькиного вуза. Скука, одна скука, сдобренная политической информацией.
В городе постепенно стали исчезать с прилавков магазинов все привычные продукты питания, последние предметы верхнего и нижнего туалета, человеческого обихода вообще. Зато появились талоны, которые надо было отоваривать в потных раздраженных очередях.
На празднике Великой Октябрьской Революции в садике Вариной дочке вместо подарка дали одну шоколадную конфетку. Маленькая бережно сохраняла ее всю дорогу, но в переполненном трамвае не выдержала и принялась кушать. Вагон был полон детей, ехавших с мамами из садиков домой. На них публичное поедание измызганной шоколадной конфеты произвело неотразимое впечатление. Они громко заверещали, требуя себе конфет, а их мамы стали ругать Варьку, правительство и начальников, которые сожрали все конфеты сами.
Варя прекрасно обходилась без всего, что продавалось в магазинах раньше, но очень страдала без книг.
В книжных магазинах лежали только мемуары передовиков производства и партийных деятелей, которые Варя не могла читать.
После праздника Великой Октябрьской революции на Варькиной кафедре теперь все время происходили какие-то пламенные дискуссии о политическом моменте. Преподаватели обменивались журнальными статьями о лагерях, о вождях пролетариата, у них, по их словам, "открылись глаза". Но всех интересовал, прежде всего, прагматический вывод из публикуемых материалов: когда в магазинах появится колбаса? Варя старалась не посещать кафедральные политинформации. Ей было трудно удержаться, когда народ с жаром рассуждал, сколько бы колбасы у него было сейчас, если бы Ленин прожил еще с пяток лет. Обычно, Варька презрительно щурилась, криво улыбалась и честно пыталась молчать. Но, в результате, как-то не выдержала: "Судя по тому, что стали сейчас печатать о незабвенном товарище Сталине, Брежневе и о других товарищах, нас ждут новые открытия. Вы бы не спешили с ранними выводами. Вот как-то товарищ Ленин откровенно посетовал на то, что революцию 1905 года он проспал. Я полагаю, что в скором времени мы из тех же газеток узнаем, с кем именно и в каком борделе ему довелось проспать русскую революцию". Вся кафедра тогда возмутилась, Ильича у них искренне любили и ценили, за то, что он все знал наперед и никогда не ошибался. В кабинете у заведующего висел его огромный портрет с фотогеничной доброй улыбкой. Встал ветеран кафедры и от имени всех коммунистов факультета потребовал, чтобы Варвару допускали до занятий только при наличии справки из психодиспансера о том, что она там на учете не стоит и о ее дееспособности. Варька с ним полностью согласилась, но поставила условие, чтобы такой справочкой запаслись все ее коллеги. Вопрос со справками был тут же снят, поскольку все знали, что многие преподы из тех, которым было далеко за шестьдесят, не пройдут и простого тестирования, а эта сука, пожалуй, докажет свою полную профпригодность, особенно, если ее мужик будет проверять.
И хотя Варвара была кандидатом наук, написала множество научных работ и изобретений, а их кафедра имела один из самых низких рейтингов по институту, весь их коллектив втайне хотел только одного — чтобы Варвара поскорее их покинула. Как замечательно, достойно им жилось до нее!
В городе пропали сигареты, папиросы и даже махорка. Курящие стали снабжаться через предприятия, на которых работали. Вначале курево распределялось только среди мужчин, но свою долю потребовали и работники женского пола. Кто-то из них говорил, что просит никотин для мужа, отца, кто-то стыдливо признавался в дурной привычке. Варвара тоже потребовала своей доли при дележе сигарет на кафедре. Когда ее стали упрекать тем, что она не курит, она заявила, что начнет курить из вредности, чтобы всем партийным, которые довели страну до этого хамства, досталось поменьше.
Той же осенью, ее муж уехал в московскую аспирантуру. Он сообщил о своем решении в свойственной ему категорической манере, но Варя и не собиралась его удерживать. Она уже не хотела быть сломанным кнутом, жизнь в суетных обыденных рамках сковывала ее.
Она переехала с дочерью от родителей в общежитие, заняв там две комнатки, отремонтированные Алексеем перед отъездом. Теперь, уложив дочь, она могла делать все, к чему звала ее душа. После отъезда мужа, они особенно сблизились с Исайкой, который, показывая ей свою вассальскую преданность, мог всегда поддержать ее, хотя бы просто потрепав по плечу.
