— Что-то мне подсказывает, товарищ лейтенант, что у вас на этой неделе день рождения.
Она с удивлением смотрит на меня. Глаза в пол-мира. Когда-то я в этих глазах заблудился. Почти год выход искал.
— А ещё мне кажется, что вас зовут Марина…
Вроде, узнаёт. В шоке. Конвой — в шоке. Все в шоке. А я счастлив:
— … Что значит море, и шорох волной потревоженной гальки.
Ха! Конечно, узнала. Ещё бы…
— Семён? — а глаза-то какие круглые!
Конвой в полном ауте. Для них, я — недочеловек. А медсестра из свободных мутанов — считай, богиня. Они на неё смотреть боятся, не то чтоб разговаривать. А тут на тебе: из грязи в князи.
— Семён, ты как здесь?
— Семён Смолин, дисбат "Кассиди". Неподчинение приказу, — докладываю историю своей болезни.
И вдруг осознаю, что это фарт! Неслыханная удача пёрла на меня тяжёлым танком. Давила и плющила. Будто железнодорожный состав, свободно спускаемый с горки.
— На что жалуетесь?
Глаза блестят. А я счастлив! Господи! Ты не забыл обо мне!
— У меня это… — я тону в её глазах. — Боли у меня. Дышать трудно. Здесь…
Я держусь за сердце. Она укладывает меня на кушетку. Широкий обруч с тихим шуршанием делает несколько проходов взад-вперёд. Маринка возвращается к компьютеру, несколько минут колдует над клавиатурой.
— Трещины в двух рёбрах, — выносит суровый вердикт ангел в белом халате. — Будем госпитализировать…
Бойцы изо всех сил вытягивают шеи, чтобы рассмотреть картинку на экране.
— Рядовые, куда смотрите?! — отрыкивает лейтенант медицинской службы хорошо поставленным командирским голосом. — Смирна!
Конвой мгновенно выполняет команду.
— Это вам цирк, солдаты? Развлечение? Ждать за дверью, пока не позовут…
К сожалению, у дверей они не сталкиваются: первым выходит тот, что справа… жаль. Если бы столкнулись, было бы веселее.
— Так что у тебя, Семён? — она поднимается со стула и подходит ко мне.
— Не бери в голову, Маринка, — вскакиваю с кушетки и привлекаю её к себе, она не сопротивляется. — У меня — порядок.
— А дисбат?
— Это "дисбат"? — я ухмыляюсь. — Это санаторий с неудачной программой развлечений.
— Мне позвонили, — драка…
— Чепуха…
Я пытаюсь прижать её к себе, но она отстраняется:
— Милый, тебе нужно в душ.
Я вспоминаю, чем кончилась попытка убраться в душевой. Да. Собственно для помывки и вызывался в наряд.
— Ты права, — соглашаюсь и делаю шаг назад. — Без стационара не обойтись: водные процедуры, усиленное питание и полный покой…
Она смеётся:
— Недели хватит?
— Ну, разве что для разминки…
— А там и сборы кончатся… — соображает она.
— Ещё полгода: студент спит, а служба идёт.
— Ну, со мной ты сильно не поспишь… — обещает Маринка.
Бытие. Гл. 3. Ст. 6:
"И увидела жена,
что дерево хорошо для пищи…"
Мутуалы неприхотливы в еде.
Ровное свечение лампы вновь сменилось болезненной судорогой. Один, четыре, восемь… и череда перепадов темнее-ярче. Минута… и ровный свет.
Я никак не могу придумать, чтобы это могло значить? Может, запускают что-то большое и мощное? Может, генератор, по мере набора оборотов, вибрирует на своих неплотных кронштейнах? Только зачем на "Кассиди" генераторы? Огромный цилиндр: километр в диаметре и чуть больше километра в длину, — на орбите Меркурия. Кубический километр биосферы. Электричество от полупроводниковых панелей, которыми выложена вся наружная боковая поверхность станции.
Главный звёздный центр Солнечной Системы. Главный? — единственный!
Здесь, в этом "беличьем колесе", куётся звёздное будущее человечества. Отсюда это будущее радиально расползается по космосу. Равномерно и прямолинейно. Как и положено долиуму — без всяких загибов, поворотов и вывертов. Только вперёд! Величаво и не спеша. Ибо торопиться мутуалам незачем: регенерация и вечная молодость.
Такое, вот, повальное бедствие. Чтоб им всем пусто было!
Так что, вернее всего, просто неисправная проводка. Где-то коротит… но тогда тем более непонятно: чем тут электрики занимаются? Найти и устранить, об исполнении доложить.
Входит Маринка с подносом. В халатике "на мне что-то надето": едва ягодицы прикрывает, бесстыжая!.. Но первым делом — ужин. Тот самый, что на подносе.
— Милый, ты должен выпить это.
Она протягивает мне стакан, до половины наполненный тягучей бурой жидкостью.
— Что это?
— Тебе не всё равно?
Она права. Пью тёрпкую жидкость. Ничего. Терпимо.
— Утром и вечером, Сёма, — говорит она, усаживаясь в кресло напротив. Полы халатика послушно ползут вверх по крепким загорелым ногам и останавливаются в сантиметре от самого интересного. — Через день кровь очистится от сексоингибитора, но в туалет придётся побегать…
— Напугала! — я запускаю вилку в пластиковую посудину с салатом из капусты.
— Для лимаксы — минутное дело. Шутя кровь чистит, может, согласишься? Это как гирудотерапия…
Нет. Это как ушат холодной воды. Сразу хочется назад, в камеру. К простой и ясной жизни арестанта.
— Ладно, забудь, — она досадливо машет рукой. Соломенные волосы от резкого движения вздрагивают вместе с грудью. — Не напрягайся. Мы уже один раз сделали ошибку. Не нужно ничего рвать. И доказывать ничего не нужно. Просто поешь котлеты с макаронами. А после всё обсудим.
— После котлет? — я возвращаюсь к ужину; в камере кормят по-другому.
В конце концов, за эти пять лет много чего произошло. И от того максимализма, который когда-то будил во мне безрассудство, мало что осталось. Наверное, поэтому, когда она закурила, я только спросил:
— Давно куришь?
Она улыбается, красивым жестом отводит руку в сторону и смотрит на тлеющий кончик сигареты:
— Вот как мы расстались, так и начала. Ты же понимаешь — вреда никакого. Минздрав предупреждал-предупреждал, а лимакса предупредила…
— Как и всё остальное.
— Ты против?
— Никотин охотился на лошадь, а червь убил человека.
— Глупости, — она небрежно ведёт сигаретой в воздухе. — Глупости и расизм.
— Кому как, — я пожимаю плечами. — Для меня чистота человеческой расы — не пустой звук.
— "Чистота расы"? У тебя давно был секс с человеком?
— Ха! — смех сухим комом застревает в глотке. — Какой секс, милая? Я в армии. В дисбате…
— Ты прекрасно понял, о чём я! И не нужно бравировать несуществующими тяготами. В армии ты шестой месяц. В дисбате — второй. И наверняка за отказ от соития с лимаксой. Верно?
