Тут мне попался автомобиль. Старомодная машина со всякими роскошными изгибами и выступами, давно мертвая и забытая, покрытая девятью дюймами снега. Я медленно обошел вокруг нее, пытаясь вытащить на поверхность чувство узнавания, которое у меня возникло при ее виде. Обрывки воспоминаний начали затемнять воздух вокруг, потому что Память очень близка Джимленду, и туда тоже нетрудно попасть, если знаешь, как это сделать.
Я потянул на себя одну из дверей, и она открылась с выворачивающим душу скрежетом, выпустив в снежный воздух запах старой кожи. Был там еще какой-то запах, легкий, едва уловимый, и он почему-то показался мне карамельно-сладким и возбуждающим. Я сунул голову в салон машины, опершись на одно из красных кожаных сидений и пытаясь уловить ускользающее воспоминание.
И скоро уловил. Это была машина моего дедушки, первая и единственная машина, которой я потом владел. А запах был запахом сигарет в холодном воздухе, моих первых тогдашних сигарет. Юность, глупости, семья… Я быстро выбрался из машины, и вовремя, потому что она вся сложилась, рухнула внутрь. И словно ее здесь и не было – только куча снега и сосулек, куча странных, случайных очертаний. Потом падающий снег приобрел форму – форму мужчины, словно бы сидящего за рулем, повернув голову ко мне. Старое, морщинистое лицо, лицо, которое я едва мог вспомнить. А потом снег упал, и изображение растворилось и распалось на части.
– Делай!
– Нет! – И звук отчаянных, скачущих рыданий, а потом звук пощечины.
Я отпрянул от кучи снега и, шатаясь, побрел по сугробам и заносам на этот звук, стараясь двигаться быстрее.
И я его нашел. Вернее, я споткнулся о него. Когда я услышал плач, он раздавался где-то поблизости, и я поспешил к нему, несмотря на то что это был плач маленькой девочки, а не взрослого мужчины. Я пробежал ярдов двадцать, может, пятьдесят, ледяной воздух жег мне легкие, я бежал изо всех сил, стараясь успеть, пока не случилось что-нибудь еще, пока нас не разделило снова. Обычно идти по следу человека совсем не так уж и трудно. Но теперь все было иначе. Теперь Джимленд больше не был самим собой, он структурировался иначе, реформировался, изуродованный человеком, которого я знал. Человеком, которого я считал мертвым. Нет, черт побери, я был совершенно уверен, что этот человек мертв.
Я знал, что сейчас я должен сделать все, что в моих силах, так быстро и хорошо, как это вообще возможно. Время для второй попытки уже уходило, и уходило быстро. Рейф был отвратный, гнусный человечишка, пока был жив. А теперь, когда он мертв, невозможно понять, что он из себя представляет.
Еще через сотню ярдов я начал сомневаться в своей интуиции и пошел медленнее, вертя головой и всматриваясь в падающий снег вокруг. Потом я вдруг разглядел впереди сугроб, похожий формой на клумбу на детской игровой площадке, и рванул к нему. Снег закрутился вокруг меня, и сугроб исчез. Тут я обо что-то зацепился ногой и отскочил назад, споткнулся и чуть не упал плашмя, спиной в снег. Это оказалась человеческая фигура, она свернулась клубочком, приняв позу эмбриона, она была вся засыпана снегом и проваливалась в него все глубже. Это был Элкленд.
Быстро оглядевшись вокруг, я опустился на колени и тронул его за плечо. Пальцы у меня совсем замерзли, но я все же почувствовал, что он еще холоднее, чем они.
– Элкленд! – позвал я и потряс его за плечо. Он никак не ответил. Складки его пиджака все обмерзли и покрылись льдом, и когда я повернул его на спину, он весь зазвенел. Одна сторона его лица обгорела, на другой красовался длинный порез. Кожа была вся в пятнах и темно-зеленого оттенка, такой цвет имеет нечто, готовое лопнуть. Я осмотрел его ладони и увидел, что они теперь светло-зеленого цвета.
Тут я внезапно услышал какой-то звук и поднял взгляд. Ничего видно не было, совсем ничего на несколько десятков ярдов сплошной отличной сверкающей видимости, которую обеспечивал мне падающий снег. Некоторое время он немного напоминал мне водопад, и я даже чуть не заулыбался, но потом снова услышал этот звук. Это было чихание. За ним быстро последовал кашель, слишком быстро, чтобы его мог издать тот же человек, который чихнул.
– Вставайте, Элкленд, это опять те же чихающие полицейские, – сказал я и потряс его. – Пора уже просыпаться! – Ответа не последовало. Я закрыл ему ладонью рот и крепко сжал ноздри. Долгое время ничего не происходило, но потом мне показалось, что я ощутил некий намек на шевеление одной из его рук.
Но он не собирался просыпаться. Я даже не был уверен, что он выживет. Я услыхал еще один чих и понял, что мне придется принять кое-какие неординарные меры, которых я поклялся никогда в жизни больше не принимать. Такие меры я без лишних раздумий принимал в старые времена, прежде чем понял, какой вред они причиняют.
Я лег в снег рядом с Элклендом и обнял его обеими руками. И весь затрясся, когда владевший им ледяной холод передался мне. Я не ощущал никакого дыхания, исходящего из его рта, хотя почти прижался лицом к его лицу, и на секунду внутри меня поселилось сплошное отчаяние. Хриплый, булькающий смех в отдалении дал мне понять, что мой след обнаружен, и я быстро захлопнул на нем крышку, закрыл глаза и дал пинка своим мозгам, схватил кувалду и врезал по ним как следует, всадил в них раскаленный металлический шип, пока не стало так больно, что у меня появились силы, в которых я так сейчас нуждался. Прошло немало времени с тех пор, когда я в последний раз прибегал к подобному, и сейчас эта мера почти не сработала. Но потом я ощутил, что вроде как медленно выпадаю из кровати, и проснулся на своем диване.
Я соврал вам насчет того, что по собственному желанию проснуться невозможно. Я могу такое проделать.
Я соврал вам насчет тех двух любовников, которые шли по пляжу и несли всякий любовный вздор. Все, что у них было общего, так это пара ночей, проведенных вместе, и все, что они оставили позади, было сплошное несчастье.
Я врал насчет многого другого, просто опуская это как ненужное.
А более всего я врал насчет самого себя.
Я надеялся, что это поможет мне все сохранить в целости, но жизнь не всегда оборачивается так, как вам хочется.
Вы тоже это замечали? Ведь и вправду не всегда. В квартире было тепло, она была на удивление тропической и приглашающе-доброжелательной. Открыв глаза, чтобы проверить, где я нахожусь, я тут же снова их зажмурил и пребывал в таком состоянии целый благословенный момент. Веса Элкленда было вполне достаточно, чтобы убедить меня в том, что я все-таки притащил его сюда. Я полежал так некоторое время, прислушиваясь к тихим капающим звукам – это таял лед.
В конце концов я с трудом приподнялся и сел прямо, сбросив Элкленда на диван. Он растянулся в неудобной позе и выглядел при этом таким мертвым, что я на секунду даже подумал, что битва проиграна. Его лицо, хотя теперь уже больше не зеленое, все же было ужасно вытянутое и здорово изуродованное, а правая щека ярко-красная. Руки были покрыты коричневыми пятнами, которых раньше на них не было, порез на другой щеке превратился в открытую рану. Я наклонился ближе к нему и ощутил слабое, едва заметное дыхание, и только тогда немного успокоился и расслабился. Немного и на очень короткое время. Часы подсказали мне, что в Джимленде я пробыл меньше трех часов и что сейчас чуть больше семи.
