— Идиотизм какой. То же мне Рип Ван Винкль наоборот! — Юрий Иванович натянуто засмеялся. — Приехал бог весть из какой дали и дрыхну, точно пастушок на лужайке.
Ленька прыснул, сдерживая смех, отвернулся.
— Я не храпел? — смущенно поинтересовался Юрий Иванович.
— Храпели, — желчно подтвердил Юра.
— Извини, брат. Уснул я крепко: защитная реакция на стресс, нечто вроде анабиоза, — и вдруг удивленно ахнул: — Что это у тебя за фонарь?
Юра торопливо прикрыл ладонью левый глаз.
— Ну, я поплыл, — Ленька пружинисто вскочил, сиганул стремительным росчерком в воду.
— Ленька, что ли, врезал? — удивился Юрий Иванович.
— Ну да, еще чего, — обиделся Юра. Посопел, сорвал травку, закусил ее. — Цыпа с кодлой приходил, — пояснил неохотно. — Я на тот берег, к своим, плавал. Гляжу, а здесь, из кустов, — мотнул головой за спину Юрия Ивановича, — Цыпа и вываливается. Ну, я сюда. Витька Лазарев, Ленька — за мной... Гад, свинчаткой, наверно, зацепил. — Он потрогал пальцами щеку, качнул головой, усмехнулся. — Хорошо, что вас эта свора сразу не увидела.
— Да-а, история, — Юрий Иванович обрадовался было, что Юра подрался, но тут же ему стало страшно. Он уже в чайной уловил какое-то странное, двойственное отношение к себе юному и сейчас внезапно понял, осознал его — это было чувство отца к любимому, но не оправдавшему надежды сыну. — Теперь этот дефективный тебе житья не даст.
— Не, — уверенно успокоил Юра. — Ленька с ним потолковал, Цыпа побоится его братьев.
Юрий Иванович вспомнил пятерых братьев Леньки. Все они, здоровенные, мордастые, уверенные в себе, работали в МТС, и Юра, когда встречал их, всегда испытывал странное раздражение и неприязнь: отчего Шеломовы вечно такие довольные и, пожалуй, счастливые, если стали обыкновенными работягами? Зачем заканчивали десятилетку, почему никуда не поступали и, видимо, не стремились ни к чему, кроме как жениться после школы и остаться до конца дней в этом затхлом Староновске?
— Бодрый! Юрка! Айда-ка сюда, сказать чего-то хочу! — заорал с того берега Ленька.
Он, подпрыгивая, пританцовывая, вытряхивал воду из уха, остановился, махнул рукой. И Витька с Лидкой — последние, кто не ушел с пляжа, — тоже замахали.
Юра вопросительно-неуверенно глянул на Юрия Ивановича.
— Надо бы уважить, — поощрил тот. — Да и мне искупаться не повредит. Взбодрюсь.
Он разулся, стянул рубаху, брюки, увязал все в пиджак. Раскинул руки, потянулся, похлопал по белой, дряблой груди.
— Чего это вы... чего это у вас трусы какие-то бабьи? — Юра поморщился, презрительно указал взглядом на пестрые, в лютиках-цветочках, плавки Юрия Ивановича.
— Темнота, — снисходительно улыбнулся тот, — пуритане... Это последний вопль моды. Специально для Черного моря купил, — и помрачнел.
Цепляясь за кусты, спустился к воде. Взвизгнул: «А, собака, хороша!» — поплескал под мышками, окунулся, зажав пальцами ноздри и уши.
— Дай узел! — потребовал.
Принял от Юры пиджак с одеждой, поплыл, выставив сверток над поверхностью. Теплая и почти неощутимая наверху вода внизу свивалась в холодные жгуты, терлась скользкими, тугими, словно змеи проплывали, струями о ноги. Мелькнуло в голове: «А зачем ехать к морю? Можно и сейчас...» — но мысль показалась такой глупой и кокетливой, что Юрий Иванович фыркнул. И хлебанул, закашлялся.
— Давайте вещи, — решительно попросил Юра. — Утонете еще.
— О себе позаботься, гуманист. Мой час пока не пришел, — огрызнулся, отплевываясь, Юрий Иванович.
Он уже нащупал ступнями дно. Встал, побрел к берегу. «Старею. Задохся, — подумалось тоскливо. — Раньше этот паршивый ручеек и за речку-то не считал».
Выбрался из воды. Буркнул поджидавшему Юре:
— Я в сторонке посижу, мешать не буду. Не обращай на меня внимания.
Прошел мимо притихших одноклассников, заметил, что Лидка действительно сделала шестимесячную завивку и действительно стала похожей на овцу, остановился около покосившегося плетня огорода, который подполз к самому пляжу. Бросил на траву одежду, сел рядом. Отшвырнул ногой иссохшую, тонкую лепешку коровьего навоза, вспомнил опять первую поездку в колхоз, себя, Синуса, Владьку, вспомнил, как брезгливо подкладывал в костер такие вот лепехи, они лениво, но жарко горели, и сразу же зримо, до галлюцинации четко представил огонь и увидел, как корчится в пламени, извивается, чернея, исписанная бумага, превращаясь ненадолго в гримасничающие лица знакомых, бывших приятелей, бывших, так называемых друзей, женщин, жен, не вызывающих ни радости, ни признательности, ни зависти. Стало тоскливо, пакостно на душе, и Юрий Иванович посмотрел на Юру.
Тот стоял рядом с уже одевшимся Ленькой, слушал, снисходительно улыбаясь, Лидку. Она, сложив ладошки перед лицом, что-то быстро и умоляюще говорила. Юра, словно почуяв взгляд Юрия Ивановича, встревоженно глянул в его сторону. Отвернулся. Но тут же оглянулся снова, всмотрелся. Ткнул кулаком в бок Леньку, отмахнулся от Лидки, как от надоедливой мухи, и побрел к Юрию Ивановичу.
— Юра, я прошу тебя. Я очень прошу, — крикнула девушка и прижала к груди кулачки.
— Отстань, не твоя забота! — рыкнул через плечо Юра.
Она потопталась и, беспрестанно оглядываясь, пошла вслед за Витькой и Ленькой.
— О чем тебя Матофонова просит? — полюбопытствовал Юрий Иванович.
— А, курочка-ряба. Хочет, чтобы я сегодня же уехал. Из-за Цыпы, — Юра, поискав место, бережно положил одежду на землю. — Ну и куда мы с вами теперь?
— Не знаю, — Юрий Иванович вытянул из узла джинсы. — Надо бы по городу походить, повспоминать.
— Давайте, — вяло согласился Юра. — Заодно к Борзенкову завернем. Ребята хотят, чтоб я упросил его мать отпустить Владьку на вечер.
— А свою-то ты предупредил? — ворчливо спросил Юрий Иванович. Он с кряхтением зашнуровал туфли. И замер, согнувшись.
Только сейчас сообразил Юрий Иванович, что ведь мать тоже здесь, рядом, и похолодел. Он увидел ее в воображении такой, какой та была в его семнадцать лет — красивой, тоненькой, с аккуратными волнами короткой стрижки, с ямочками на щеках, по которым можно сразу угадать притаившуюся улыбку, с большими карими глазами, иногда встревоженными, а чаще гордыми за сына. Ему стало страшно — ведь мать сейчас моложе его — и стыдно, и больно: во что превратился он, обрюзгший, потасканный, лысый, где растерял все ее ожидания и надежды?
— Я ей позвонил после экзамена, — бубнил Юра, одеваясь. — А на вечер все равно не пойду. Вас ведь одного оставлять нехорошо, — добавил с издевкой и осекся. — Что с вами?
— Не догадываешься? — Юрий Иванович улыбался и чувствовал, что ему становится совсем уж жутко. — Она ведь и моя мать.
