* * *
В ту ночь Виталий почувствовал, что больше не сможет так существовать дальше. Он лежал рядом с Викой, глядел в потолок - неведомо сколько времени лежал так и глядел без всякой мысли, не замечая хода времени. Но вот, словно разряд раскаленный в голову ему ударил - просто осознал он, что так же вот лежал и неделю и месяц назад, что так же, в этой ужасающей, отвратительной пустоте будет продолжаться и год, и два, и три - все то же самое. И он будет тупеть, забывать - он покосился на жену; вот она лежит, со следами ожирения, удовлетворенная, наевшаяся, похрапывает - негромко, совсем негромко, но каким же отвратительным, грязным показался ему этот звук! И еще он ощутил омерзения от того, что лежит с ней в одной кровати - ему представлялся не живой, любимый человек, но отвратительный кусок мяса. Он стал подниматься, и, хотя сделал этот очень неаккуратно, ни одна пружина не скрипнула кровать то тоже была новехонькой.
И билось в его голове: "Знаю, знаю - они назовут все эти порывы нездоровыми. Скажут, что надо лечится, да и много-много еще чего наплетут... Но вновь и вновь задаю и им, и себе вопрос - кто Вы? Зачем Вы? Что вы со мной делаете, и ради чего?.. Почему вы считаете, что сидение за столом, бормотание всякой чепухи, бесцельные дни, бесцельные дела - все это тленное! - все это, по вашему истина, в этом предназначение человека, ну а я, удалившийся от всего этого, постоянно страдающий, каждый мгновение умирающий во мраке - я болен?!.. Почему же тогда вы так восторгаетесь моими стихами написанными именно в то, по вашему "безумное" время. Почему же вы отвергаете ту мою жизнь, а то, что та жизнь породила, с таким восторгом пытаетесь постичь?.. Ведь и письма же писали, что рыдают над моими стихами!.. А ведь стихи эти, стишки эти - есть ни что иное как блеклая тень тех истинных, сильных чувств, которые я тогда испытывал!.." - Здесь приведены мысли эти, и даже трудно поверить, что не кричал он их, что стоял все это время в полумраке, посреди комнаты; стоял без всякого движенья, и если бы только кто подошел к нему, так и услышал бы как часто-часто бьется его сердце...
А дальше уж не мысли отдельные, но только лишь порывы изжигающие, вихри в нем остались - он чувствовал, что либо сейчас же вновь услышит музыку, либо пойдет в ванную и перережет вены (и уж все равно, что там, за этой смертью будет - лишь бы только сбежать от этого ненавистного существования) либо же, последнее - он просто-напросто лишится рассудка. И так это ясно пред ним предстало - этот выбор один из трех, что он, конечно же, устремился к первому, самому лучшему для себя - к поиску кассеты.
Он, конечно, много-много раз до этого выспрашивал у жены, не видела ли она той темной, старой кассеты без всяких надписей, и она неизменно отвечала, что нет. Наверное, всякий человек в здравом уме, понял бы, что всякие поиски тщетны - однако, Виталий все-таки принялся искать. Он прошел из спальни в ту комнату, в которой за несколько часов до этого рокотал перед пьяными гостями свое новое стихотворение - в ту комнату, где прежде жил он во мраке, и начал настойчивые поиски. Несмотря на то, что в душе его бушевали, изжигали его вихри, он ни на мгновенье не забывался - старался совсем не шуметь, так как понимал, что жена может проснуться, придти, включить свет, начать выспрашивать, а он бы не смог лгать, он бы выложил все так, как было - и уже знал, что Вика тут же обрушилась на него с упреками, стала бы даже голосить, что "он совсем тронулся", что "через скоро и кусаться будет". И так это ясно пред ним предстало, что он даже выпрямился; возвышался теперь со сжатыми кулаками над диваном, и хрипел - одним горлом хрипел, так что выходил этакий страшный, похожий на агонию звук.
Как же он ненавидел теперь ту, которую по какой-то роковой случайности звал своей женою! "Да кто она, чтобы обвинять меня, чтобы мешать делать то, что я хочу!.. Кто ей давал право так унижать мою душу?! Фурия, Гарпия, Горгона!.. Ненавижу! Ненавижу! Змеюка ядовитая, в клеть меня засадила! Да пусть только попробует помешать, я... я убью ее!"
Должно быть, в одно мгновение этот страшный, нечеловеческий хрип достиг такого предела, что и Вика что-то услышала, забормотала во сне, перевернулась на другой бок - Виталий все это отчетливо слышал, потому что он замер, и из всех вслушивался, боясь пошевелиться, боясь вздохнуть - по лицу его катились капельки пота. Простояв так еще несколько минут, убедившись, что жена вновь спит, он продолжил поиски.
Он стал отодвигать диван - диван был тяжелый, и, кажется, его занесли два уставших, грубых, похожих на дворовых псов грузка (в череде иных поднималось и это бредовое, совсем ему ненужное видение). Ему удалось отодвинуть диван одному и беззвучно. Было очень тяжело, он едва не надорвался, и потом болью отдавалась спина. Сначала приподнял с одной стороны, и медленно-медленно отнес в сторону, затем - тоже проделал и с другой. Должно быть, в иное время ему бы не удалось совершить такой подвиг, однако теперь он верил, что за диваном окажется кассета.
Вот он, тяжело дышащий, забрался туда, и повел рукою вдоль стены. Там было пыльно, попались какие-то незначительные вещицы вроде обломков карандашей или обрывков материи, но кассеты не было. Тогда он повернулся и точно так же прополз еще раз - на этот раз ощупывал не только возле стены, но и весь пол - кассеты не было. На несколько мгновений нахлынуло нестерпимое отчаяние - неужели же придется идти в ванную (о том, чтобы вернуться в спальню, он и думать не мог) - отчаянье было жгучим, нестерпимым - он и не выдержал - нашел новую надежду, новое утешение; решил, что кассета завалялась за большой, новой стенкой, которая слегка серебрилась роскошными хрустальными и корешками книг с другой стороны комнаты. Он даже удивился, что начал осмотр с этого дивана, тогда как правильнее было бы взглянуть туда - ведь именно там прежде стояла прежняя темная стенка с магнитофоном, ведь можно было предположить, что именно туда завалилась кассета.
Между стеной дома и этой стенкой была щель, достаточная, чтобы протиснуть в нее руку, по крайней мере до плеча. Прежде всего, Виталий взглянул туда разумнее было, конечно же, включить в комнате свет, но он очень боялся, что отблеск ее может попасть в спальню, и тогда Гарпия проснется. За щелью, естественно, была совершенная темень, но он пристально вглядывался в нее, так как знал, что глаза через некоторое время должны привыкнуть. Он вглядывался так напряженно, что глаза стали слезится и болеть. Быстро развернулся, взглянул на небо - там, на повисшей над крышами тонкой, порванной кисее облаков, уже сияли первые, розоватые и сиреневые проблески восходящей зари. И Виталию стало жутко, что вот уже наступает новый день, что вот жена проснется, а он так ничего и не успеет сделать до ее пробуждения - ему жутко было даже представить, что придется просуществовать еще один день в пустоте. Тут он еще вспомнил, что к ней должны приехать еще какие-то дальние родственники; и он уж знал (и все слова, и интонацию ее знал), что она будет рассказывать им, о его буйстве, будет корить его, потом и об клятве его коленно-преклонной поведает - во всех подробностях, минут на пятнадцать растянет, и даже о том упомянет, что это у их постели будет... Вновь во всех подробностях вспомнилась эта сцена, у постели, на глазах ее родителей, со чтением пронзительных, отнюдь не ей посвященных стихов, и Виталий даже скривился от отвращения, от осознания пошлости этого действа.
И он, не помня себя, забормотал:
- Да что ж это? Да где же ты?.. Ведь не могла ты меня покинуть!.. Здесь, здесь должна быть; иначе ведь и не выдержу!.. Милая, любимая, ты прости меня за все те мерзости которые совершил, ведь сам же теперь и страдаю от этих мерзостей!.. Ты должна быть здесь!.. Пожалуйста! Молю тебя!..
Должно быть, последние слова он выкрикнул гораздо громче чем следовало во всяком случае, он разбудил Вику. Раздался ее встревоженный голос, от которого ему, несмотря на то что форточка была раскрыта, сделалось нестерпимо душно, и озноб пробрал тело.
- Виталий, что случилось? Ты где, Виталий? Виталий!..
И тут он представил он, как она поднимается, накидывает платье, идет входит, начинает выспрашивать, укорять. Он, чувствуя как стекают капельки пота, нервным голосом выкрикнул:
- Ничего, ничего - все хорошо! Сейчас приду! Через несколько минут! Подожди, пожалуйста!..
Этим выкриком своим он отнюдь не успокоил, но только больше встревожил, перепугал даже Вику. Ведь голос у него был такой страдающий, и в то же ненавистью наполненный. И она, все еще из спальни, плача, прокричала:
- Да что же это такое?! Виталий, Виталий - что с тобой случилось?!..
Он замер, весь обратился в слух, и вот уже вполне отчетливо услышал ее, стремительно приближающиеся шаги. Он отдернулся к стене, он предостерегающе выставил перед собой руки, но было уже поздно - Вика вошла в комнату, и включила свет. Виталий сразу ослеп, и со стоном схватился за болящие глаза он зажался в угол, и еще надеялся, что в этом угле она его не увидит, хотя, конечно же Вика увидела его как только вошла. Она испугалась еще больше, даже вскрикнула - подумалось ей, что с ним какой-то припадок, что он умирает. Несколько мгновений простояла без всякого движенья, смертельно бледная, затем бросилась к нему, Виталий же понял, что сейчас будет схвачен, и вот вскочил на ноги, по прежнему ничего не видя бешено стал отмахиваться:
