Худая, бледная, еще вся пропитанная духотой петербургских «комнат», где она мучилась с ребенком, питаясь кое-как, Воскобойникова отдыхала здесь душой и телом, возродилась надеждой на новые радости жизни.
Она будет такая же здоровая, как и все колонистки, с румянцем на щеках, с блестящими глазами… Исхудавшее тело сделается полным и упругим. Она станет женщиной, которая нравится себе самой и вызывает пытливые мужские взгляды… Она еще будет жить и любить… И все казались ей такими добрыми, хорошими, милыми…
Воскобойников чувствовал себя, как во сне, и его избитая сомнениями и разочарованиями интеллигентная душа не знала, верить или отрицать, просто ли отдаться счастливому настроению или усомниться в возможности осуществления программы-maximum.
А Коваль все злился:
«Стадо разжиревших баранов! Интересно бы узнать, для какой цели морочат их этот Бессонов и… как его?.. Уальд? Неужели миллиарды истрачены для сытого благополучия трехсот идиотов»?
Бессонов взял его за руку и подвел к красавице-колонистке.
— Эвелина Шефферс, на миллиарды которой основана наша колония. Мы в шутку зовем ее «мисс Полярной императрицей». Не пугайтесь этого титула. Эвелина не царствует и не управляет.
Коваль посмотрел в глубокие, темные глаза миллиардерши, пытливо скользнул взглядом по строгим чертам прекрасного лица и по дивно сложенной фигуре и мысленно сказал себе:
«Это, кажется, единственное, что есть интересного в „Полярной империи“».
Глава X
Новые колонисты
Шли дни и месяцы.
Новые колонисты обратились окончательно в граждан «Полярной империи». Каждый устроился по своему вкусу.
«Полярная империя» не отрицала семьи, но и не навязывала семейный образ жизни. Как кто хочет.
«Общественники» жили на холостую ногу в общих домах, группируясь по национальностям, по сходству характеров и занятий, по безотчетным взаимным симпатиям.
Общие дома состояли из ряда спален, общей залы, читальни, электрической кухни, ванны и т. п. Селились мужчины и женщины вперемешку. Для рожениц были общие приюты, обставленные по последнему слову медицинской науки. Детей «общественницы» при себе не держали. Их воспитывали в особых учреждениях. Это были дети не того или другого колониста, той или другой колонистки, а «дети колонии»!
«Полярная империя» — детский рай!
И это было правдой. Нигде на всем свете маленькие существа не чувствовали себя лучше.
Но были и «одиночники», индивидуалисты, жившие в отдельных маленьких домах замкнутыми семьями.
Проще всех отнесся к вопросу Юстус Шварц. Ни ему, ни его жене и в голову не приходило, чтобы можно было жить иначе, чем своей семьей. Беседы о социализме и коммунизме — одно, а семья — другое. «Мой муж, моя жена, мои дети!»
Шварц зажил так же, как жил в Германии.
Выстроили ему небольшой, но удобный дом, развел он рядом маленький огород, стал откармливать поросенка в надежде на окорока, зельцы и всякие «вурсты».
Ходил на собрания, в читальню, на лекции. Всем умеренно интересовался и обо всем имел свое суждение. Как опытный слесарь, работал в механической мастерской два с половиной часа в день… по книжке Бебеля «Социализация общества». И был счастлив; и вечером, сидя на пороге своего домика, смотрел, как играют дети и глубокомысленно курил трубку. Очень одобрил, когда при наступлении полярного мрака «оранжерея для людей» ярко осветилась искусственным солнцем…
Мрачные ирландцы, два Патрика и хорошенькая ирландка, поселились тоже отдельно, своим хозяйством.
По-семейному устроился и Воскобойников.
Коваль жил «общественником». Ко всему прислушивался и приглядывался. Но сам чаще молчал. Сначала он состоял при управлении огромных двигателей, но затем пожелал перейти на горные работы.
Инженер Уальд полюбил его за энергию, резкость суждения и недюжинный ум, дополнявший часто недостаток специального образования.
Горные работы состояли в прорытии многочисленных туннелей для исследования подземных богатств южно-полярного материка.
Особенный интерес Коваль проявил к золотым рудникам и копям драгоценных камней. Уальд провел его в большую кладовую, где были свалены груды золотых слитков и на полках по стенам лежали алмазы, рубины, изумруды и другие самоцветы.
При электрическом освещении кладовая казалась пещерой с несметными сокровищами, которые в таких ярких красках умела описывать Шахерезада…
— Вот совершенно бесполезное богатство! — сказал задумчиво Коваль.
— Почему вы так думаете? Мы ведь все-таки поддерживаем сношения с внешним миром. Нам доставляются разнообразные товары, изделия. Заводы исполняют наши заказы. Все это, особенно при соблюдении тайны, стоит весьма дорого. Далее, наша газета получает известия по беспроволочному телеграфу из Австралии. Станция устроена в совершенно незаселенной местности. Другая, второстепенная станция, в Аделаиде. И опять — огромные расходы! Еще не скоро наступит тот день, когда мы сможем совсем оборвать сношения с миром и жизнь «Полярной империи» сделается самодовлеющей, не нуждающейся ни в чем извне…
Воскобойников посвящал все время работам в лабораториях. Изумительные открытия Бессонова и Уальда увлекли его и он почти забыл о социальных теориях среди научных изысканий.
Особенно любил он бывать в обсерватории, устроенной на самом полюсе. Здесь, в центре круглой залы, возвышалась над полом колонка с надписью: «90 град. южной широты».
Эта колонка была как бы продолжением земной оси и Воскобойникову казалось в первые минуты, что она вращается… Иногда охватывал его здесь, в круглой зале, почти мистический ужас, словно зашел он в запретную для непосвященных, святую святых храма, и стоит перед лицом великой тайны всего сущего… Колонку венчал шар из чистого золота с вытянутым тонким шпилем. Южный полюс был сведен к концу золотой иглы.
Круглая зала, помещавшаяся на третьем этаже «Дворца разума», не имела научного значения. Ниже шли, одна под другою, шесть комнат, три из которых находились под землею. Эти комнаты были переполнены всевозможными научными приборами… Но если Воскобойников находил духовное удовлетворение, углубляясь в тайны природы, наоборот — семейная его жизнь с каждым днем все разлаживалась.
Сначала он радовался, видя, что его Наташа оживает здесь не по дням, а по часам. Но по мере того, как возвращались к ней силы, набегал румянец, округлялись исхудавшие формы тела, она становилась все нервнее, и в отношениях к мужу почувствовался холод, даже что-то враждебное мелькало подчас в заблестевших новой жизнью глазах.
Вернувшись домой, Воскобойников часто находил жену грустной, едва отвечающей на вопросы.
Он принимался рассказывать ей о своих научных работах, о своих впечатлениях, пытался увлечь научной фантазией и замолкал, не слыша ни слова в ответ, ни вопроса… Наташа, не стесняясь, зевала и нетерпеливо била ногой об пол.
«Да когда же ты кончишь?» — сквозило в каждом ее движении, в тоскливо застывшем каменном лице, в злых, скучающих глазах.
В первые дни Наташа радовалась своему хозяйству, возилась целый день, убирая комнаты, восхищалась преимуществами электрической плиты, играла с ребенком, а мужа встречала веселая, вся какая-то светлая.
Но после нескольких месяцев сытой, спокойной жизни молодой женщине, видимо, все это надоело.
— Знаешь, милый, я сегодня провозилась с Колей и не приготовила обеда, пойдем в общественную столовую.
Это стало повторяться все чаще, потом вошло в обычай. Воскобойников не любил шумных обедов на людях, но примирился.
«Не сидеть же Наташе все дома!»
Серьезная супружеская сцена произошла по поводу того, что Воскобойникова почувствовала себя вновь матерью.
— Не хочу! Я только что начала поправляться. Ребенок меня совсем изуродует, состарит.
— Милая, но ведь это закон природы. Естественно…
