– Перевяжитесь, – без особого сострадания посоветовал Диего, вытирая кровь с кинжала. За неимением лучшего он воспользовался шляпой наемника. – Иначе истечете кровью. Смерть легкая, но все равно смерть.
Более не интересуясь судьбой несчастного, он исчез в «сквозняке»: на этот раз окончательно.
– Идиот, – прокомментировал ситуацию пьяница.
Отшвырнув медяки прочь, забулдыга поднялся на ноги. Взгляд его был прикован к соглядатаю: привалясь боком к стене, тот спешно перетягивал рану полосами ткани, оторванными от пелерины плаща. Лицо раненого, смуглое от природы, сделалось бледным, как остывший пепел. Губы тряслись, на лбу блестели крупные капли пота.
– Ты идиот, Мануэль Диас, – повторил пьяница.
– Я идиот, – покорно согласился раненый.
– Дорезать тебя, что ли?
Пошарив за пазухой, пьяница извлек серебристую коробочку уникома. Не активируя сферу видеосвязи, уверенно набрал номер. Пальцы мнимого забулдыги нисколько не дрожали, бегая по вирт-сенсорам. Дождавшись сигнала приема, он деловито сообщил:
– Докладывает Малыш Пепито…
КонтрапунктИз пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»Кончита:
За что же не любить профессоров?
Федерико:
Кончита:
Ты к знаниям суров!
Федерико:
Суров не я, судьба куда суровей!
Она глядит на мудрых, сдвинув брови:
Что знает наш профессор, тем не мене,
Давно известно детям в Ойкумене!
Ведь там, за мрачной чернотой небес
Им знания подкидывает…
Кончита:
Федерико:
Ну, я б сказал – прогресс. Но ты, дитя,
С сей рифмою расправилась шутя!
На ходу Диего вновь набрал номер Мигеля: пустое занятие. Контрабандист не отвечал. Вокруг котлом на адской жаровне кипела Эскалона. Огонь мятежа разогревал человеческое варево неравномерно: где-то уже вовсю булькало, где-то едва начало идти пузырями, а в большинстве мест царила сонная одурь болота. Впрочем, и в болоте следовало держать ухо востро. Тут водились разные твари: от скользких пиявок-кровососов до ядовитых гадюк с зубами из острой стали.
Эскалону называли городом контрастов. В смутное время это качество резко усилилось. Со стороны могло показаться, что город охвачен эпидемией безумия. Возникнет из ниоткуда орущая толпа, прокатится мутным валом по улице – и сгинет за углом, как не бывало. Вновь – мертвая тишина и запустение. Лишь боязливо дрогнет в окне мансарды кружевная занавеска, да кот пройдет по краю забора, распушив хвост. Грянет вдоль проспекта эскадрон улан: лазурь и багрянец, молнии клинков, гром копыт. Ударят вслед редкие выстрелы из подворотен. А рядом харчевня – накачиваются дрянным пивом торговцы зерном, вслух прикидывая, сильно ли вырастут к осени цены на овес и пшеницу. Спешат на помощь мятежникам буйные сорвиголовы; троица проходимцев прижала к стене и потрошит зазевавшегося бунтаря. Хорошо еще, если кошелек вывернут, а кишки в брюхе оставят. Повезло дураку…
«Не повезло,» – отметил Диего Пераль.
Он шел мимо трупа, скорчившегося на пороге запертой лавки. В ответ труп тихо, но отчетливо застонал. Диего замедлил шаг – и мысленно проклял себя за излишнюю чувствительность. Любопытство? Сострадание? Маэстро и сам до конца не знал, что двигало им в тот момент. У ног его, зажав ладонью окровавленный бок, скорчился гематр – ровесник Диего, в уродливой инопланетной одежде.
Господи, воззвал Диего. Ну что Тебе стоило отвести мне глаза? Меня ждут Энкарна и челнок – Мигель объявится, его слово дороже золота! – а время утекает, просыпается песком сквозь пальцы. Стон раненого слился для Диего с песчаным шелестом секунд. Время гематра уходило еще быстрее, вытекало из тела, сочилось меж пальцев в прямом смысле слова – темной, густой кровью…
В который раз за этот нескончаемый, выматывающий день маэстро оказался перед выбором. «Любая задача имеет решение, – утверждал мар Яффе, школьный учитель Диего, тоже гематр. – Просто решений бывает больше одного.» Малыши не на шутку пугались, впервые увидев мар Яффе, учителя логики и математики. Бледное, лишенное страстей лицо; скупые, механически выверенные жесты. По мнению детей, учитель походил на мертвеца, восставшего из могилы. Мар Яффе не повышал голос. Не прибегал к розгам, считая телесные наказания «бесполезным варварством». При всем гуманизме учителя, на уроках мар Яффе царила гробовая тишина, в которой звучал лишь ровный монолог гематра. Случалось, учитель умолкал, выдерживая точно рассчитанную паузу – и продолжал объяснения: сухо, четко, бесцветно.
Над его зубодробительными задачами школьники корпели ночами. Скрипя зубами, Диего грыз гранит чуждой науки, ибо знал: сдавать придется в любом случае. Пять, десять, двадцать раз – пока не найдешь ответ. Мар Яффе всегда добивался нужного ему результата – и требовал от учеников аналогичного упорства. Годы спустя до маэстро дошло: то, от чего дымились мозги эскалонских школьников, для гематра считалось набором простейших азов. На родине учителя такое, наверное, проходили в ясельной группе детского сада. Вся без исключения Эскалона, от уличного мальчишки до короля, должна была представляться учителю сборищем тупых дикарей. Между ними и соотечественниками мар Яффе лежала пропасть размером с необъятную Ойкумену.
И тем не менее год за годом мар Яффе методично вдалбливал в бестолковые головы юных эскалонцев азы инопланетных премудростей. Зачем он это делал? Почему избрал стезю школьного учителя? Неудачник, не сумевший найти лучшего заработка? Или это был итог непостижимого для простых смертных гематрийского расчета? В конце концов, святой Исидор тоже двенадцать лет провел среди дикарей, претерпевая лишения и неся заблудшим душам свет истинной веры.
Сравнение безбожника-гематра со святым Исидором попахивало ересью.
Каждая задача имеет решение, думал Диего. Но когда решений больше одного, приходится делать выбор. А я не гематр, чтобы просчитать все возможные последствия. Гематров называют «живой математикой Бытия». Чушь! Бытие есть воплощение замысла Создателя, и математика бессильна перед божественной волей. Не знаешь, как поступать? Забудь о расчетах и резонах! Поступай так, как велит тебе сердце. Слова святого Исидора, Второе Послание к островитянам, глава третья, стих седьмой.
Странное дело: слова эти, по большому счету, нисколько не противоречили высказыванию мар Яффе. Снова ересь?
Диего Пераль шагнул к лавке. Присел на корточки рядом с раненым. Убедился, что гематр в сознании и смотрит на него – без всякого выражения, как и его соотечественники.
