Следующие две недели трезвый до безобразия Дакота Смит выхаживал Ревущего Быка. Кормил его, поил и менял на нем одежду, пока тот не сумел встать на ноги и, опираясь на плечо Дакоты, сделать пару неверных шагов. Еще через три дня ковбой подсадил индейца в седло и привязал для надежности веревкой.
– Пошли, что ли, приятель, – предложил Дакота Смит и, ведя гнедую в поводу, двинулся на юг.
До фермы старого Джека Стивенса добрались на восьмые сутки.
– Только краснокожих нам тут и не хватало, – ворчала Розмари, старуха Джека, пока тот разливал по стаканам из облепленной соломой бутыли, родной сестры той, что пошла на медицинские нужды. – Что с ним прикажешь делать?
– Не знаю, приятельница, – пожал плечами Дакота Смит. – Мы тут у вас позимуем?
– Зимуйте, мне-то что, – поджала губы Розмари. – Ступай, индюшку зарежь! – прикрикнула она на старика. – Отощали оба, кормились небось всякой дрянью. А твой краснокожий, он нас часом тут не укокает?
– Не должен, – задумчиво ответил Дакота Смит. – Он смирный.
Ревущий Бык сидел, привалившись к стене и поджав к себе колени, у порога. Смирным его назвали впервые в жизни.
* * *
Зима прошла в неспешных хлопотах. Дакота Смит на пару со старым Джеком починили прохудившийся дымоход, подлатали птичник, перестелили амбарную крышу и сколотили пристройку к конюшне – старик рассчитывал по весне прикупить лошадей. Ревущий Бык, едва ударили холода, захворал и слег. Метался в беспамятстве на медвежьей шкуре, Розмари, поджав губы, отпаивала его индюшачьим бульоном и бормотала «не жилец». Вопреки ее предсказанию, к концу зимы больной пошел на поправку.
Случилось так, что на изломе марта, едва начал подтаивать снег, Ревущий Бык растолкал поутру храпящего на соломе в пустом конюшенном стойле Дакоту.
– Пора в путь, – сообщил индеец и махнул рукой в сторону севера.
– Счастливо, приятель, – зевнул ковбой.
Тогда Ревущий Бык опустился на корточки и, с трудом выталкивая из себя заученные за последние дни английские слова, произнес речь.
– Уходить, – сказал он. – Дух оставлять.
– Какой еще дух? – не осознал нюанса Дакота.
– Уходить, дух оставаться, – терпеливо объяснил Ревущий Бык. – Дать, – он протянул руку ко мне.
Дакота Смит уселся, протер глаза, выпростал меня из кобуры и, озадаченно повертев в руках, протянул индейцу.
– Дух здесь, – сказал тот и приложил меня к сердцу. – Ревущий Бык нет, но дух очень здесь. Ты понимать?
– Да вроде понял, приятель, – неуверенно ответил Дакота. – Ты оставляешь мне свою душу, что ли?
– Что ли, – подтвердил индеец. – Ты потом понимать.
Он осторожно положил меня на солому и поднялся. Затем размашисто пошел прочь. Мы с Дакотой больше никогда его не видели и что с ним сталось не знаем.
* * *
– Может, останешься? – предложил Дакоте старый Джек Стивенс, когда снег окончательно стаял. – Сыновей у нас со старухой поубивали, поживем еще, сколько Спаситель назначил, и помрем. А ферма тебе останется.
Дакота Смит задумчиво почесал в затылке.
– Рановато мне еще на землю садиться, приятель, – сказал он. – Погулять мне охота.
– Что ж, – вздохнул старый Джек. – Раз так, погуляй.
Дакота кивнул и в следующее мгновение замер.
«Подумай, – велел я ему. – Путь воина тяжел и опасен».
– Какого еще воина? – пробормотал Дакота. – И кто это вообще сказал?
«Миротворец».
Дакота Смит ошарашенно заморгал.
– Ты это брось, приятель, – не слишком уверенно попросил он. – Тоже мне, шуточки.
Я не стал продолжать. Мудрого человека не надо уговаривать, он сам решит, как ему поступить. Правда, особой уверенности в мудрости Дакоты Смита у меня не было.
* * *
На ранчо Генри Уайта, что на северо-западе территории Нью-Мексико, Дакота прибыл в начале мая.
– Явились, значит. А мы тебя уже тут оплакали, – заметил ранчеро, обращаясь почему-то к кобыле.
– Бывает, приятель, – ответил за кобылу Дакота Смит.
Генри Уайт кивнул.
– Бывает, – согласился он. – За тобой должок, парень. Эй, Бен, Дороти, дайте бездельнику пожрать, и пускай отправляется на выпас.
Случилось так, что сутки спустя, на выпасе, когда лимонный диск нежаркого майского солнца поцеловал уже нижним ободом вершины дальних скал на плато Колорадо, Дакота Смит не сошелся во мнениях с Мексиканцем Диего. Был Диего коренаст, буйно кучеряв и стрелял гораздо быстрей, чем думал. Мнения разошлись по поводу цен на лонгхорнов в будущем году, и столь важный вопрос требовал серьезной аргументации.
– Ты недоумок, – аргументировал Мексиканец Диего. – Вы, янки, все недоумки, поголовно.
– Не обобщай, приятель, – предъявил встречный аргумент Дакота Смит. – В торговле скотом мы кое-что смыслим.
– Именно, – хохотнул Диего. – «Кое-что» размером с овечий хвост, больше не помещается в ваших дырявых башках.
– Ладно, приятель, – согласился Дакота Смит. – Пускай будет по-твоему.
Окружившие спорщиков ковбои разочарованно повздыхали и стали расходиться.
«Ты поступил не по-мужски», – сказал я Дакоте.
– Что? – изумился тот. – Это опять ты?
«Скажи этому парню, что он глуп, как баран», – проигнорировал я вопрос.
Дакота нерешительно потоптался на месте.
– Эй, приятель, – начал он и осекся.
Мексиканец Диего обернулся через плечо.
«Как баран», – напомнил я.
– Ты, приятель, безмозглый баран, – последовал моему совету Дакота Смит.
Мексиканец крутанулся на месте, согнул ноги в коленях, мазнул рукою по кобуре, и мой сородич системы «Веллз Фарго» появился на свет. В тот же миг я вынырнул из своей кобуры, сиганул Дакоте в ладонь и выстрелил, прежде чем тот успел обхватить пальцами рукоятку.
– Вот это да, – ошарашенно пробормотал Малыш Биллибой, тертый, видавший виды бывший ганфайтер. – Кто бы мог подумать…
Мексиканец Диего так и остался стоять на полусогнутых, ошеломленно разглядывая собственные пальцы. Выбитый из них пулей «Веллз Фарго» зарылся в землю искореженным стволом в десяти футах поодаль.
– Хороший выстрел, амиго, – пришел в себя, наконец, Мексиканец. – Клянусь Мадонной, я, кажется, был неправ насчет цен на быков.
– Бывает, приятель, – согласился Дакота Смит.
Он был ошарашен выстрелом не меньше Диего, но старался не подать виду.
* * *
Случилось так, что за голову Джона Винстоуна назначили награду в пятьсот долларов, а за головы Стива и Брюса, младших его братьев, по двести пятьдесят. Ознакомившись с прибитым к придорожному столбу плакатом с семейным портретом и цифрами вознаграждения на нем, братья Винстоуны приняли мудрое решение покинуть Канзас и перебраться в Нью-Мексико. Железнодорожных станций, на которых специализировались братья, в Нью-Мексико не было. Их отсутствие, однако, компенсировалось обилием зажиточных ранчеро, у которых водились деньги.
