Изнутри казалось, что верхняя часть ее парит в пустоте. Стены из сплошных стекол открывали вид на порт и небо. Стекла пропускали свет только внутрь помещения, так что снаружи башня походила на матовую громаду, высеченную из единого куска горной породы, рухнувшего на Даркию. Изнутри башня казалась хрупкой конструкцией из стекла и особого металла, шелковистого на ощупь, будто старинный бархат. Но на самом деле даже потерпевший аварию звездолет, свалившись прямо на нее, не оставил бы и царапины на ее стенах.
На самом верху башни располагались диспетчерские службы порта, контролировавшие полеты торговых судов и черных кораблей Бетельгейзе.
Переступив порог одной из дверей, Алган оказался в помещении трансрадио. Еще не войдя, он знал, куда попадет. Впервые проникнув в эту часть порта, он свободно ориентировался в лабиринте коридоров и вертикальных шахт. Его мозг во сне получил массу нужных знаний, которые проявлялись по мере необходимости. Это были практические знания. Он не имел представления о том, как работают те или иные установки, но знал, как их использовать. Обучавшие его не проверяли, как он усвоил урок. Для них главным было подготовить его к выполнению предназначенной задачи.
Алгана мучил вопрос, многие ли разбираются в том, как работает сложный механизм космопорта. Может, этого здесь не знает никто? Может, это один из самых охраняемых секретов Бетельгейзе? Может, именно поэтому Освоенная Галактика была столь слитной, несмотря на разделявшие людей бездны пространства и времени?
Станция трансрадио представляла собой колодец, в стенах которого находились ниши. Их соединяла наклонная плоскость, которая спирально вилась к самому куполу. В каждой нише сидел оператор — он настраивал аппаратуру, слушал, говорил сам. Здесь звучали все голоса Галактики…
Алган неторопливо поднимался по спирали, прислушиваясь к этим голосам пространства. Искаженные, сжатые, растянутые, бестелесные — это были голоса иного мира.
Алган вглядывался в спокойные лица техников, заставлял себя не вдумываться в слова, искаженные временем и пространством.
Слова.
Он понимал их. То были координаты кораблей, новых планет, имена, формулы, даты, не имевшие никакого значения, сухие, строгие отчеты, безответные призывы о помощи — и все это было рассеяно, растворено во времени.
Время.
Время, быстро текущее здесь и медленно ползущее в космосе, где оно подчинено скорости кораблей и планет. Обманчивое, изменчивое время, разрушитель информации, время, которое преобразует живой человеческий голос в безликий ослабленный звук, теряющийся среди взрывов звезд и шепота частиц, прилетевших из иных галактик после миллионнолетнего пути.
Время.
Каждый корабль, каждая планета, каждая звезда, каждый кусок Вселенной живет со своей скоростью, по своему собственному времени. Только трансрадио спорило со временем и бросало вызов пространству. Оно позволяло с минимальными затратами энергии связываться с любым телом в космосе, используя иные измерения.
Принцип его работы не отличался от принципа работы звездолетов, но воплощение было более примитивным.
Звездолеты не могли летать со скоростями, превышающими скорость света, но в пространстве существовали иные пути, куда более короткие, чем те, которые наблюдались в оптические телескопы. Корабли проходили через подпространство и сокращали путешествие до одного года вместо ста лет обычного полета. Но чем короче был путь, тем тяжелее проходил перелет. Чем сложнее выбиралась траектория полета, тем больше изменялись корабли, и иногда их приходилось просто-напросто уничтожать. Ученые рассчитали безопасные границы. И пути, ведущие от одной звезды к другой, оставались, несмотря на сокращение, довольно значительными. Для трансрадио проблем необратимых искажений не существовало. Оно использовало кратчайшие пути подпространства. Послание могло исказиться, часть информации — исчезнуть, но, если его содержание оставалось понятным в момент приема, всех это устраивало.
Трансрадио позволяло осуществить контакт между временами разной продолжительности: между временем планеты и временем стартовавшего с нее звездолета или временами планет, вращающихся вокруг разных солнц каждая со своей скоростью.
Поэтому искажались голоса. Минута на приближающемся, начавшем торможение корабле равнялась трем минутам на Даркии, и голос становился густым, медленным, утробным и тянулся, как жидкое тесто.
Хорошо различались голоса из тех точек Вселенной, где время было сравнимо со временем Даркии. А в посланиях со звездолетов слова порой растягивались на часы, и прием длился неделями, если не месяцами. Существовали специальные меры, чтобы обходить такого рода препятствия. Корабль-передатчик мог записать свое сообщение в ускоренном виде и послать его в пространство. Но иногда и эти хитрости не помогали, и тогда вступала в действие аппаратура, которая слушала хрип, доносившийся из космоса, и преобразовывала его в обычные голоса.
Время.
Блуждая по порту, Алган на каждом шагу видел печать времени. И в глубине души он сознавал, что человек уже приступил к освоению времени так же, как он когда-то начинал освоение пространства.
Поднимаясь к куполу, он понимал, что через месяц на Даркии от него не останется и следа, если не считать растянутого голоса его корабля, который будут ловить антенны космопорта.
Алган закрыл глаза и попытался расслабиться. Но его пальцы невольно сжали подлокотники кресла до белизны в костяшках. Его ждало тяжелое испытание — первое путешествие в космос. Он должен был совершить прыжок в далекое пространство. Прыжок к звездам. Он открыл глаза и обвел взглядом зал. Все выглядело как обычно — в креслах сидели люди, только черты их бледных лиц заострились, и они старались не замечать друг друга.
Алган повернул голову и посмотрел на своего соседа — широкоплечего молодого человека. Лицо его побелело, несмотря на сильный загар. Губы что-то шептали. Неужели он молился?
На громадном экране, похожем на окно, чернел массивный контур диспетчерской башни. Чей-то спокойный, скучающий голос бубнил цифры и буквы, отчетливо произнося каждый слог. Алган знал, что теперь ему долго не придется слышать голос человека Даркии, Он удивился, что не придает этому особого значения. Потом заметил, что дрожит от едва сдерживаемого возбуждения. Он отправлялся в путь. Алган всегда любил момент расставания с прошлым. А этот старт ничем не отличался от старта любого глиссера из морского порта.
Ведь могло случиться и так, что ему понравятся те новые миры, которые он откроет. Но он предчувствовал, что его отношение к ним будет иным, чем у галактиан и даже людей Бетельгейзе. Первые глядели на мир свысока и с презрением. Одна планета стоила другой, а одна эпоха напоминала другую. Они ценили лишь тот клочок земли, на котором жили в данный момент, тот воздух, которым дышали в данное мгновенье, и только те секунды, которые были их настоящим. У бетельгейзиан отношение ко всему было другим — они напоминали хозяев, заботящихся о том, чтобы поднять стоимость своих земель, хотя заведомо знали, что никогда не посетят их. И те, и другие сознательно не замечали безбрежности космоса. Протяженность космоса представлялась им как дискретный набор задач, которые надо решить одну за одной.
