Совета.
— Я с самого начала думал об этом, — признался я. — Вариантов много. Например, ввести информацию в наследственную память какого-либо человека.
— Это исключено. Мы не можем быть уверены, что цепочка не прервется через год, десятилетие или век.
— Верно. Поэтому я пришел в конце концов к выводу, что сигнал нужно поместить в предмет, который должен обладать по меньшей мере тремя свойствами.
— Какими же?
— Первое — неуничтожимость. Ясно почему.
— Ясно. И выполнимо.
— Второе. Он должен представлять собой ценность, которая будет храниться людьми хотя бы как дорогой предмет.
— Как аурум.
— Как аурум. С одним отличием. Как мы знаем, аурум постоянно переходит из рук в руки. Он может быть разрублен, расплющен, переплавлен. Наш предмет должен сохранять свою ценность только а целом, первоначальном виде. Больше того, он должен походить на нечто, существующее в довольно большом количестве. И круг его возможных владельцев должен быть ограничен.
— Ты клонишь к чему-то? Ты уже придумал?
— Подожди. Тот предмет, о котором я говорю, будет сохраняться как ценность сама по себе. Но наступит время, когда мы сможем доверить свою тайну людям. Иначе говоря, в нашем носителе должен быть знак, который будет понятен людям, достигшим знания высокой степени, которое позволит им понять важность, необходимость сохранить любым способом наш носитель. Такое время, судя по анализу психопластических тенденций, должно наступить через четыре — пять веков. Вот эти пять веков и должен выдержать носитель. А дальше нам помогут его сохранить.
— Что это за предмет?
— Ты обратил внимание, что келарь носит в связке не все ключи? -Нет.
— Один у него висит на цепочке рядом с нагрудным крестом.
— Ну так что ж?
— Это ключ от книгохранилища.
— Книга — это тот предмет, который отвечает всем требованиям?
— Да. Ценный и одновременно распространенный предмет обихода довольно ограниченного круга лиц. В массе себе подобных она может легко затеряться надолго, не бросаясь в глаза…
Циг провозился целый день, подыскивая материал, который при преобразовании в монокристалл приобретал бы форму, цвет и гибкость книжной страницы.
Я тем временем, взяв у келаря с разрешения настоятеля ключ от книгохранилища, подбирал наиболее распространенный формат и внешний вид книги. Отобрав одну, я показал ее Цигу.
Циг наморщил лоб и вдруг сказал:
— Послушай, а зачем мне возиться с каждой отдельной страницей? Куда проще, то есть удобнее, вырастить монокристаллы в друзе, имеющей форму книги.
Это было нелегко, но, по-моему, у Цига получилось неплохо. Он принялся за обложку. А я начал переводить сигнал и свои записи в психооимволы. Большую часть я уже перенес на страницы носителя. К тому времени, когда Циг закончит переплет, а это будет к завтрашнему вечеру, я запищу все, что успею, и мы отправим сигнал. Проще говоря, поставим его на полку среди других книг. И нам останется только ждать…
Носитель закончен. Все записанное мною перенесено в него. Остались три чистые страницы. И мне не хочется оставлять их чистыми. Потому что, пока я пишу, мне кажется, что я рядом со своим временем. Стоит мне оторваться и взглянуть вокруг — я вижу низкие каменные своды, оплывший огарок на узком столе, и безнадежность овладевает мною. Циг много раз говорил о кругах времени, о пересечении их. Но передо мной огарок, надо мной камень, и я не могу представить себе эти круги…
Вчера монастырь охватило странное беспокойство. К вечеру все монахи попрятались. Мы с Цигом сидели в лаборатории. В келью идти не хотелось. Циг рисовал углем на стене пересечения темпоральных окружностей, пытаясь популярно объяснить мне возможность соседства двух отдаленнейших точек времени.
Вдруг дверь распахнулась, и быстрым шагом в лабораторию вошел высокий незнакомый монах в черной сутане. За ним, мелко переступая, вкатился отец Бонифаций.
— Мир вам, — сказал монах, пристально вглядываясь в наши лица. Мы поклонились.
— Это, — каким-то заискивающим тоном принялся объяснять патер Бонифаций, наши новые братья. Послушны и трудолюбивы, высокочтимый брат мой.
Монах взглянул на исчерченную стену, перевел взгляд на нас, потом наклонился и поднял с пола оброненный Цигом рисунок обратной стороны естественного спутника, который он переносил на страницу носителя.
— Что это? — раздельно спросил монах, обращаясь к отцу Бонифацию, но глядя на нас. И не дожидаясь ответа, стремительно повернулся и вышел, забрав рисунок. За ним ринулся патер Бонифаций…
Итак, я дописал последнюю страницу. Сигнал уходит.
Мы ждем. Рете».
Я перевернул последнюю страницу… Сигнал дошел до нас. Сколько ему идти еще?
Дверь хлопнула так громко, что я вздрогнул. Ленька возбужденно хлопнул меня по плечу:
— Слушай! Комиссия Академии решила принять все меры, чтобы сохранить книгу навсегда. Сигнал дойдет!..
Когда, возвратившись из отпуска, я шагал по центральной улице, ища взглядом знакомых, из-за угла вывернулась Устя со своей сумкой. Поздоровавшись, она сказала:
— А я знаю, что за тайна в той телеграмме была! Все теперь знают!
— Ну?
— А вот, — и она, покопавшись в сумке, протянула мне сегодняшний номер районки.
Вверху четвертой страницы была фотография высокого прозрачного обелиска. Текстовка, пересказывавшая известное мне, заканчивалась так:
«Перед зданием Академии наук воздвигнут обелиск, в основании которого замурован знаменитый «Сигнал». Надпись на одиннадцати языках Земли гласит: «Нашедшие — хранят».
А ниже была подверстана маленькая заметка под рубрикой «В городском совете»: «Решением горсовета улица Николаевская переименована в улицу имени Колосова в знак признания заслуг Д. С. Колосова.»
По терминологии Цига, события в данной точке времени подошли к логическому концу. Но…
Во время очередного похода к бабкам-букинисткам я обнаружил потрепанную книжку неизвестного года издания — низ титульного листа был оборван. Называлась она довольно витиевато «От Лойолы до наших дней. Очерк деяний Святейшей Инквизиции тайных и явных». Большую часть этой весьма занятной книжки занимали архивные тексты- выдержки из обвинительных заключений, доносы, решения, приговоры.
Один из этих текстов я должен привести полностью.
«Монсиньор, как я уже доносил Главному Инквизитору, во время посещения монастыря святого Бенедикта близ Вероны мною было обнаружено, что при попустительстве настоятеля брата Бонифация ересь свила себе гнездо за святыми стенами. Двое слуг дьявола, творивших кабалистическое чародейство, по требованию моему именем Святейшей Инквизиции закованы и помещены были в келью монастырской тюрьмы. У врат кельи оставлен был на страже монах, по слову настоятеля твердый в вере слуга Святой Церкви нашей. Войдя в келью наутро с инквизитором веронским Иоанном, нашли мы оковы свободными, без следов пилы или другого орудия. Еретиков же дьявольских в келье не найдено. Кознями врага божьего, да будет проклят он во веки веков, еретики избегли суда на земле, да не избегнут они его на небесах!
