Санчо оглянулся и посмотрел туда, куда напряженно глядел его хозяин.
— Что? — переспросил он удивленно.
— Да кто там ходит? — Алонсо встал. Санчо ухватил его за рукав:
— Кто ходит? Где ходит-то?
— Ты ослеп? Да вон же!
Санчо смотрел на него теперь испуганно:
— Сеньор Алонсо, нет там никого. Что вы…
— Как нет?! Я своими глазами…
В глубине комнаты действительно никого не было. Пусто. Секунду назад был — и вот пропал…
Алонсо стряхнул руку оруженосца и шагнул навстречу ночи за окнами. На него пахнуло пряными запахами запущенного парка; он прислушался — за окном бушевали цикады, но звон их разбивался о стены дома, как разбиваются волны о борт надежного корабля. Здесь, в доме, стояла сонная тишина…
Тогда ему стало страшно.
Ведь он ясно видел бредущую в темноте высокую фигуру. Он ясно видел…
Рубашка прилипла к спине. Взгляд — невольный, суеверный — на шторку, прикрывавшую мутноглазый портрет безумного Дон Кихота, сеньора Кристобаля Кихано…
— Санчо, — сказал он и поразился, как жалобно звучит его голос.
— Ты здесь ничего не видел?
Оруженосец был уже рядом. Коснулся его руки.
— Сеньор Алонсо… Тут у вас дом такой — то лестница скрипнет, то сквозняк пройдется. Может привидеться всякое. Чего вы всполошились?
— Привиделось, — сказал Алонсо, стыдясь своего детского страха.
— Привиделось, Санчо… Бывает.
* * *
Алонсо брел, подняв свечку, и мечтал только об одном — поскорее добраться до спальни, — когда в темноте ему померещилось не дуновение даже — так, колебание воздуха: пламя свечки дрогнуло и чуть не погасло.
Сквозняк, бывает.
Бывает… Но потом ему померещился осторожный скрип половицы. Не случайный скрип пола, который давно хорошо бы починить — а именно негромкий, приглушенный звук, что издает половица, когда по ней идут на цыпочках.
Он малодушно оглянулся — ему показалось, что в конце коридора метнулась тень.
Некому тут метаться. Фелиса спит, и Санчо ушел к себе в комнату.
Показалось. Бывает.
* * *
Фелиса хрюкала от смеха. Затыкала себе рот подолом рубашки — и все равно смеялась, синея; в какой-то момент Санчо испугался, что она задохнется или проглотит язык.
— Какое у него было лицо! Нет, ты видел, Санчо! Вот умора… Я бы что угодно отдала, чтобы еще раз поглядеть…
— Увидишь, — сказал Санчо нехотя. — Только… одно и то же повторять не стоит. Теперь, к примеру, надо перевести часы.
— А ходить за ним уже не надо?
— Надо. Ходить будем по очереди — ты, я…
Фелиса минуту сдерживалась, а потом снова покатилась со смеху. У ног ее лежали самодельные ходули и старая льняная простыня.
— Нет, ну как вспомню его лицо… Не могу!
— А ты его не любишь, — сказал вдруг Санчо, сказал, сам не зная зачем. — Ты ему врала.
Фелиса сразу же перестала смеяться. Уставилась на Санчо, покрутила пальцем у виска.
— Ты чего это? Ясно, я его люблю. Чего это я его не люблю?
— Ты его не жалеешь, — произнес Санчо медленно.
— Здрасьте! — сказала Фелиса. — Чего его жалеть? Мы же балуемся, играем… Кстати, ты мне не сказал, зачем тебе все это надо?
— Зачем? — Санчо прищурился. — Уж такой веселый я человек, пошутить люблю. Понурая свинья, говорят, глубоко копает, зато веселой свинье желуди сами в рот валятся.
Фелиса прищурилась в ответ:
— Так, может, ничего и страшного, если я сеньору Алонсо признаюсь?
Санчо усмехнулся:
— Да? А если я скажу сеньоре Альдонсе насчет «пробки от вина»?
Фелиса презрительно надула губы:
— А что такого?
— Ничего такого! Сеньору Алонсо я и сам признаюсь. Только потом. А то вся соль шутки пропадет. Вот у меня старший сынишка пошутить тоже любит, дядьке своему однажды в сортир пачку дрожжей кинул…
Говоря, Санчо как бы ненароком протянул руку и нащупал мягкий Фелисин бок.
— Хваталки-то прибери! — отстранилась девчонка.
— Уж и пощупать нельзя? — обиделся Санчо.
Фелиса насупилась. Отвернулась.
— Слушай, недотрога. А наследника сеньору Алонсо скоро родишь или нет? Бросили семена в плодородную почву — или покуда не собрались?
— Тебе какое дело? — спросила Фелиса недружелюбно.
— Слушай… Ты что, серьезно хочешь, чтобы твой сын был Дон Кихотом? — пожал плечами Санчо. — Чтобы тащился, как чучело гороховое, на Росинанте, получал тычки и пинки ради какой-то сомнительной славы? Славы дурачка-сумасшедшего?
— Ну, кому как, — усмехнулась Фелиса. — Кому-то все равно, была бы слава, а какая — не важно… Вон, сеньор Мигель Кихано за славой в поход ходил. Глупостей натворил сверх меры, зато потом его узнавали всюду, куда бы ни заявился. Автографы давал, песни про него сочиняли. Песни-то плохонькие, до наших дней ни одна не дожила. Умер счастливым человеком — знаменитостью.
— Откуда ты все это знаешь?
— Это все знают, — засмеялась Фелиса, — это история рода Кихано.
— А ты, стало быть, на славу польстилась? Прилетела, как муха на мед?
— Дурень ты, — поморщилась Фелиса. — Слава, рыцарь, Дон Кихот. Кто тебе сказал, что мой сын попрется в это их шутовское странствие?
— То есть? — Санчо нахмурился. — Он же будет наследник Дон Кихота!
— Должен был мельник моей матушке, — огрызнулась Фелиса. — Мой сын, если только у меня родится сын, будет наследником Кихано. А вовсе не Дон Кихотом. Будет идальго, даже если бастард, а все одно единственный наследник. Я у нотариуса спрашивала.
— У нотариуса? — опешил Санчо.
— За дуру меня держишь? Конечно, даже если Алонсо из путешествия не вернется — есть сейчас способ доказать, что малый — его сын. Берется кусочек кожи трупа — и кровь ребеночка, и под мелкоскопом сравнивается. И тогда дом, титул — все переходит малому. Понял?
Санчо молчал.
* * *
— …Фелиса! Это ты?!
Тишина.
— Фелиса!
Издалека, из кухни донеслось:
— Что-о?
— Кто здесь?!
Тишина. Фелиса на кухне, Санчо в конюшне, Альдонсы нету дома. Но кто-то же здесь был? Кто-то шел за ним по пятам? Шепот, возня, странный скребущий звук…
Показалось?
Тишина. Мороз по коже.
* * *
Больше всего на свете он боялся утратить рассудок. Отец нынешнего Карраско, старый сеньор Карраско, смотрел ему зрачки, поджимал губы, качал головой и успокаивал — настолько ненатурально и фальшиво, что лучше бы молчал…
Алонсо было тринадцать лет, его одолевали страшные сны. Ему мерещился черный человек, затаившийся под кроватью. Потом сны перешли в явь: дом, прежде знакомый до последней трещинки в пороге, в одночасье оказался населенным чудовищами. Алонсо никого не хотел видеть, замыкался в себе, прятался наедине с собственными страхами. Ему казалось, что учителя к нему придираются, что мать его не любит, что сеньор Карраско хочет засадить его в сумасшедший дом.
