Тогда Арам обернулся, и его зеленый глаз, скользнув вдоль рядов сидевших между ним и дверью монахов, уставился прямо на Яму; тот был облачен во все алое — галифе, сапоги, рубаха, кушак, плащ и перчатки; голову венчал кроваво-красный тюрбан.
— «Если»? — сказал Яма. — Ты сказал «если»? Если бы какому-либо мудрецу или же божественной аватаре случилось оказаться поблизости, ты бы хотел с ним познакомиться? Так ли ты сказал, чужак?
Нищий поднялся из-за стола и поклонился.
— Я — Арам, — заявил он, — странник и спутник — каждому, кто ищет просветления.
Яма не поклонился в ответ.
— Зачем же ты перевернул собственное имя, Владыка Иллюзий, когда лучше любого герольда оповещают о тебе твои слова и деяния?
Нищий пожал плечами.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Но губы его опять искривила усмешка.
— Я тот, кто домогается Пути и Права, — добавил он.
— Мне в это трудно поверить, ведь на моей памяти ты предаешь уже тысячи лет.
— Ты говоришь об отпущенных богам сроках.
— Увы, ты прав. Ты грубо ошибся, Мара.
— В чем же?
— Тебе кажется, что дозволено будет тебе уйти отсюда живым.
— Ну конечно, я предвижу, что так оно и будет.
— Не учитывая многочисленные несчастные случаи, которые могут обрушиться в этом диком краю на одинокого путника.
— Уже много лет путешествую я в одиночку. И несчастные случаи всегда были уделом других.
— Ты, наверное, считаешь, что даже если тело твое будет здесь уничтожено, твой атман перенесется прочь, в где-то заранее заготовленное другое тело. Уверен, кто-нибудь уже разобрался в моих заметках, и этот фокус стал для вас возможным.
Брови нищего чуть нахмурились и сдвинулись на долю дюйма теснее и ниже.
— Тебе невдомек, что сокрытые в этом здании силы делают такой перенос невозможным.
Нищий вышел на середину комнаты.
— Яма, — воззвал он, — ты безумец, коли собираешься сравнивать свои ничтожные после падения силы с мощью Сновидца.
— Может и так, Повелитель Мара, — ответил Яма, — но слишком уж долго я дожидался этой возможности, чтобы откладывать ее на потом. Помнишь мое обещание в Дезирате? Если ты хочешь продлить цепь своих перерождений, у тебя нет другого выхода, тебе придется пройти через эту, единственную здесь дверь, которую я преграждаю. Ничто за пределами этой комнаты не в силах тебе ныне помочь.
И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.
Все пылало. Языки пламени жадно лизали каменные стены, деревянные столы, рясы монахов. Волны дыма пробегали по комнате. Яма стоял в центре пожарища и не шевелился.
— Неужели ты не способен на большее? — спросил он. — Твое пламя повсюду, но ничто не сгорает.
Мара хлопнул в ладоши, и пламя исчезло.
Вместо него возник гигантский коброид. Его голова раскачивалась вдвое выше самого рослого из монахов, серебристый капюшон раздувался; изогнувшись в виде огромного S, он готовился к смертельному выпаду.
Яма не обратил на него никакого внимания, его сумрачный взгляд, зондируя, словно жало ядовитого насекомого, буравил единственный глаз Мары.
Коброид поблек и рассеялся, так и не завершив своего броска. Яма шагнул вперед.
Мара отступил на шаг.
Они замерли так, и сердца их бились — раз, другой, третий, — прежде чем Яма сделал еще два шага вперед, и Мара опять отступил. На лбу у обоих сверкали капельки пота.
Нищий явно подрос, волосы его стали заметно гуще; тело окрепло, а плечи раздались вширь. Движения его обрели некую грацию, которой ранее конечно же не было и в помине.
Он отступил еще на шаг.
— Да, Мара, перед тобой бог смерти, — процедил Яма сквозь крепко сжатые зубы. — Павший я или нет, в глазах моих — реальная смерть. И тебе придется встретить мой взгляд. За спиной у тебя стена, и дальше пятиться будет некуда. Смотри, силы уже начинают покидать твои члены. Холодеют твои руки и ноги.
Зарычав, Мара оскалился. Загривок его толщиной поспорил бы с бычьим. Бицепсы напоминали бедра взрослого мужчины. Грудь — как наполненная силой бочка, ноги попирали пол, словно стволы платанов в лесу.
— Холодеют? — переспросил он, вытягивая вперед руки. — Этими руками, Яма, я могу переломить пополам гиганта. Ты же всего-навсего изношенный бог падали, не так ли? Твой сердитый взгляд исподлобья способен исторгнуть душу у старца или калеки. Ты можешь заморозить глазами бессловесных животных или людишек низших каст. Я настолько же выше тебя, насколько звезды в небе выше океанских бездн.
Руки Ямы в алых перчатках, словно две кобры, обрушились ему на шею.
— Так отведай же той силы, над которой ты насмехаешься, Сновидец. С виду ты переполнен силой. Так используй же ее! Победи меня не словами!
Руки Ямы начали сжиматься у него на горле, и лицо Мары, его щеки и лоб зацвели алыми пятнами. Глаз, казалось, вот-вот выкатится из своей орбиты, его зеленый лучик судорожно обшаривал окоем в поисках спасения.
Мара упал на колени.
— Остановись, Бог Яма! — с трудом выдохнул он. — Не убьешь же ты себя?
Он менялся. Черты его лица заколебались и потекли, будто он лежал под покровом бегущих вод.
Яма посмотрел вниз на свое собственное лицо и увидел, как его руки вцепились ему в запястья.
— Вместе с тем, как покидает тебя жизнь, Мара, растет твое отчаяние. Не настолько уж Яма ребенок, чтобы побояться разбить зеркало, которым ты стал. Пробуй, что у тебя там еще осталось, или умри как человек, все равно именно это и ждет тебя в конце.
Но еще раз заструилась над Марой вода, и еще раз изменился он.
И на сей раз заколебался Яма, прервался вдруг его напор.
По его алым перчаткам разметались ее бронзовые кудри. Бледно-серые глаза жалобно молили его. На шее у нее висело ожерелье из выточенных из слоновой кости черепов, своей мертвенной бледностью они почти не отличались от ее плоти. Сари ее было цвета крови. Руки почти ласкали его запястья.
— Богиня! — шепнул он.
— Ты же не убьешь Кали?.. Дургу?.. — едва выдавила она в удушьи.
— Опять не то, Мара, — прошептал он. — Разве ты не знал, что каждый убивает то, что любил? — И руки его сомкнулись, и раздался хруст ломаемых костей.
— Десятикратно будешь ты осужден, — сказал Яма, зажмурив глаза. — Не будет тебе возрождения.
И он разжал руки.
Высокий, благородного сложения человек распростерся на полу у его ног, склонив голову на правое плечо.
Глаз его навсегда сомкнулся.
Яма перевернул ногой лежащее тело.
— Возведите погребальный костер, — сказал он монахам, не поворачиваясь к ним, — и сожгите тело. Не опускайте ни одного ритуала. Сегодня умер один из величайших.
