— Эй! Плывите сюда! — закричал учитель, но дыхание у него перехватило от ледяной воды, и он сам едва расслышал свой голос. Но все же таинственное судно плыло на него и вскоре оказалось так близко, что Дмитрий Борисович разглядел, что это не просто челн, а прекрасная старинная ладья, как из сказки, и что в ней плывут светлоликие люди в белых как свет замысловатых одеждах и поют свою томную песню чистыми легкими голосами. Один из светлоликих заметил барахтающегося в воде, лег на нос лодки и протянул руку со светильником. Пение прекратилось, и к утопающему весело обратились:
— Плаваете, Дмитрий Борисович?
И по ладье прокатилась волна веселого смеха.
— Помогите, — едва разборчиво проговорил Бакчаров онемевшими от холода губами.
Ладья приблизилась вплотную, и несколько рук втащили учителя на борт. На светлой бородке его бисером серебрились капельки ледяной воды. Принятого на борт укутали шерстяным одеялом и из кожаной баклаги напоили согревающим пряным вином.
— Где я? — первым делом спросил Бакчаров, едва его перестало знобить.
— В райских водах реки Томи, ваше благородие, — рассмеялись окружившие его светлые существа с чистыми бездонными глазами, освещенными изнутри.
— Кто же тогда вы? — простонал учитель.
— Жители славного города на Томи, — так же весело признались существа.
— Томска что ль? — не поверил своим ушам учитель.
И собеседники его в ответ снова засмеялись.
«Вот те на, — с безотчетной радостью подумал Бакчаров, разглядывая с любопытством своих спасителей. — Мы же о сибирякахто ничего и не знаем, оказывается!»
— А как это так получилосьто, братцы? — спросил Бакчаров, все более радуясь происходящему.
— Вы все исполнили, Дмитрий Борисович: жизнь свою отдали за людей, крест свой, так сказать, до конца пронесли, вот и притекли в светлую гавань к тихому пристанищу томскому.
Бакчаров задумался, и ему вдруг стало понятно, что он во сне — страшноватом и в то же время вовсе не жутком, а скорее восхитительном. Ему стало грустно и тут же захотелось заплакать, как в детстве, навзрыд.
— Вы, Дмитрий Борисович, ложитесь поспать, — предложили ему томские спасители, — а как проснетесь, будем уже в чертогах кремля сибирского.
Бакчаров послушно завалился на мягкую постель. Горячий напиток так согрел, что его даже пробил жар и действительно захотелось, ни о чем не думая, подремать.
— А как же все остальные, они ведь о сем дивном месте не ведают? — спросил, уже засыпая, Дмитрий Борисович.
— Не беспокойтесь о них. О себе радуйтесь. Теперь вы, словом, один из нас, гражданином томским являетесь, — ответил ему ласковый голос. — Отныне сможете парить над миром живых и мертвых, встречаться с дорогими вам людьми и помогать им во всех путях их. Но сейчас, после всего, вам лучше поспать.
— Вы правы, — засыпая, согласился учитель, глаза у которого так и смыкались, и почувствовал, как его с головой накрывают теплым одеялом. — Как же вы всетаки правы.
Борода пропустил последнее пробуждение ясной мысли Бакчарова. Тогда учитель проснулся ночью в очередной крестьянской избе, лежа, как покойник, на лавке. Борода как обычно дремал рядышком, завалившись в угол, сладостно чмокал губами, вздрагивал, просыпался и, широко открыв глаза, бормотал:
— Ох ты господи, кобыла простужена. Али сглаз энто? Боже ж мой, яким бабка отваром ее отпаивала… — и, не замечая пробуждения учителя, засыпал вновь.
После той ночи учитель больше не приходил в себя, бредил с открытыми глазами и никак не хотел очухаться. Днями и ночами ямщик нещадно гнал свою лошадь, чтобы учитель не помер в пути. Борода имел путевые деньги от Бакчарова и расписку, подкрепленную государственной печатью о выплате ямщику всей суммы по прибытии в пункт назначения. Если бы хворый наемщик помер, мужику пришлось бы закопать бедолагу в лесу, и все труды оказались бы напрасны. Зимовать с учителем в деревне у ямщика не было ни средств, ни желания. Нужно было продвигаться на восток. И они мчались, пока однажды в сумерках в чистом поле Рая не издала страшный хрипящий вопль и не рухнула замертво.
Проклиная судьбу, ямщик сбросил с телеги овчину, привязал к ней поводья, уложил на шкуру учителя, перекинул поводья через плечо и, рыча, потащил его волоком через поле. Потом, когда совсем стемнело, Борода углубился в дремучий лес, и, не дотащившись несколько верст до селенья, со стонами повалился на землю.
Все это время, находясь в бреду, Бакчаров ощущал, что он уже в Сибири. Ему казалось, что Борода великан и он лесами несет бережно закутанного в плед учителя. Несет его между макушками деревьев, ступая по горам, переступая сибирские реки. И слабый больной учитель доверял Бороде. Борода клал его на уютную листву между корнями, разводил огонь, поил кедровым отваром, утешал и тихим басом пел ему колыбельные песни. У костра Борода натирал его скипидаром и камфарой. Лес оживал, тени начинали плясать и бегать по стволам деревьев. Из чащи приходил медведь, вставал на задние лапы, ревел, вызывая человека на бой. Тогда ямщик засучивал рукава и боролся с медведем. Зверь и человек ревели, стонали, но Борода обязательно побеждал. Потом плакал над телом зверя так неистово, словно только что по ошибке убил своего кровного брата. Из лесу выходил сибирский шаман с бубном и плясал вокруг тела медведя. Борода подвывал ему плачем. Языческое племя с обрядовыми песнями выходило из дремучего леса оплакивать мохнатого бога, и убийца его был у них в почете. Они водили у костра хороводы, слагали подле убитого и убийцы венки, обереги, стрелы и драгоценные шкуры. А Борода все плакал и никак не хотел утешиться, как ни старался утешить его своим бубном шаман. Борода рыдал до тех пор, пока лесные люди не поднимали медведя и не уносили на плечах обратно в лесную чащу. Но и тогда печальные песни их не смолкали.
Шли дни, а Бакчарову все чтото чудилось. Вот Борода сменил хилую лошадь на четырех гордых оленей, телега его обратилась в низкие сани, и они мягко скользили по рыжей грязи вперемешку с гнилой листвой или сырому снегу. Часто моросил дождь, и нередко на горячее лицо Бакчарова падали колючие снежные хлопья. Сани скрипели, переваливались через бугры, сани обрушивались в ухабы, звенели бубенцы на оленях, а песни племени, обрядовые хороводы и бубен шамана все не смолкали, пока ямщик сам не обратился в медведя. МедведьБорода запрягал себя в сани, разбегался по ветхому гнилому мосту и, рыча, взмывал в самое небо и мчался среди звезд и мглистой осенней мути. И гдето в глубокой бездне проплывали под ними тусклые огни селений и извилистые ленты сибирских рек. Но учитель ничего не боялся. Он полностью полагался на своего зверя. В заоблачных бросках, скача галопом, зверьБорода начинал стонать, изводил себя до тех пор, пока не снижался и не валился наземь. Рычал, корил себя за усталость, божился, дыша на учителя перегаром, что, как только восстановит дыхание, снова бросится в путь.
