Глава 5
Чистильщик картин и прочие
Aень Святой Катарины для нашей гильдии - величайший из праздников. В этот день мы вспоминаем все, что унаследовали от прошлых времен, в этот день подмастерья становятся мастерами (если вообще становятся ими когда-либо), а ученики - подмастерьями. Описание церемониала я отложу до тех пор, когда представится случай рассказать о моем собственном возвышении; в год же, о котором я пишу сейчас, в год схватки на краю могилы, до подмастерьев возвысились Дротт и Рош, а я стал капитаном учеников. Вся тяжесть этой должности легла на меня только тогда, когда ритуал почти завершился. Я сидел в разрушенной часовне, наслаждаясь окружавшим меня великолепием, и вдруг (с тем же удовольствием, с каким воспринимал весь церемониал) понял, что по завершении праздника стану старшим над всеми учениками. Однако постепенно мной овладевало беспокойство. Настроение испортилось прежде, чем я осознал это, а бремя ответственности - согнуло еще до того, как я до конца понял, что оно возложено на меня. Я вспомнил, как трудно было Дротту поддерживать среди нас порядок. Теперь на его месте - я сам, но без его силы и без помощника, сверстника-лейтенанта, каким для него был Рош... Последние ноты финального гимна смолкли, мастер Гурло с мастером Палаэмоном в шитых золотом масках величаво покинули часовню, и старшие подмастерья подняли на плечи Дротта с Рошем, новоиспеченных подмастерьев (уже путавшихся в висящих на поясах ташках с принадлежностями для фейерверка, который должны были устраивать снаружи). К этому времени я взял себя в руки и даже успел разработать предварительный план действий. Мы, ученики, прислуживали за праздничными столами, и специально для этого нам перед празднеством выдавалась относительно новая и чистая одежда. Сразу после того, как разорвалась последняя шутиха, а Башня Величия (ежегодный жест доброй воли) сотрясла небо из самого крупного калибра, я согнал своих подчиненных - уже (хотя мне, может быть, просто показалось) поглядывавших на меня с затаенной злобой - в дортуар, закрыл дверь и задвинул ее койкой. После меня самым старшим был Эата, с которым я, к счастью, был дружен достаточно, чтобы он ничего не заподозрил прежде, чем сопротивляться станет слишком поздно. Взяв его за горло, я раз пять приложил его головой о переборку, а после подсечкой сбил с ног. - Ну, - спросил я, - будешь моим помощником? Отвечай! Говорить он не мог и поэтому утвердительно кивнул. - Хорошо. Я беру Тимона, а ты - следующего по силе. За время, достаточное для сотни довольно быстрых вдохов-выдохов, ученики были приведены в подчинение. Прошло три недели, прежде чем кто-то осмелился выказать неповиновение, да и после не было никаких массовых бунтов вообще ничего серьезнее попыток увильнуть от работы. Капитанская должность подразумевала не только новые функции, но и личную свободу, какой я не пользовался никогда прежде. Именно я следил за тем, чтобы дежурным подмастерьям доставляли еду горячей, и командовал мальчишками, пыхтевшими под штабелями подносов, предназначенных для пациентов. Именно я расставлял своих подчиненных по местам в кухне и помогал им лучше усваивать уроки в классной; меня даже порой привлекали к гильдейским делам и посылали с письмами в отдаленные части Цитадели. Таким образом, я вскоре познакомился со всеми ее главными артериями и побывал во многих редко посещаемых местах - в зернохранилище с полными закромами и демоническими кошками; на выметенных ветром зубчатых стенах, возвышающихся над грязными, гнилыми трущобами; и в огромном зале пинакотеки со сводчатым потолком, каменным, выстеленным коврами полом и арками, ведущими в анфилады комнат, как и сам зал, увешанных бесчисленными картинами. Многие из этих картин так потемнели от времени и копоти светильников, что я ничего не мог разобрать. Значение некоторых других было просто непонятно - кружащийся в танце человек, к плечам которого будто бы присосались длинные пиявки; женщина, безмолвно склонившаяся над посмертной маской и сжимающая в руке кинжал с двумя лезвиями... Однажды, отшагав около лиги среди этих загадочных картин, я увидел старика, пристроившегося на верхней перекладине высокой стремянки. Хотел было спросить дорогу, но старик так увлекся работой, что я не решился беспокоить его. На картине, которую он очищал от копоти, был изображен человек в доспехах на фоне пустынной земли, безоружный, сжимающий в руках древко странного, будто застывшего в воздухе, знамени. В золотом забрале его шлема, глухом, без каких-либо прорезей для обзора или вентиляции, отражалось смертоносное солнце пустыни и больше ничего. Этот воин из мертвого мира произвел на меня глубочайшее впечатление, хоть я и не мог бы сказать, что именно чувствовал, глядя на него. Отчего-то захотелось снять картину со стены и унести - нет, не в некрополь, но в один из тех горных лесов, образ которых (я уже тогда понимал это), поэтизированный и извращенный, был воплощен в нем. Такое полотно должно было стоять среди деревьев, на мягкой, зеленой траве... - ...и все они сбежали, - сказал кто-то за моей спиной. - Добился своего этот Водалус. - А ты что здесь делаешь?! - зарычал другой голос. Обернувшись, я увидел двоих армигеров, очень - настолько, насколько позволяла им смелость - похожих одеждой на экзультантов. - У меня - дело к архивариусу, - ответил я, выставив напоказ конверт. - Хорошо, - сказал армигер, первым заговоривший со мной. - Тебе известно, где расположены архивы? - Я как раз собирался спросить, сьер. - Если так, ты - неподходящий гонец для доставки письма. Дай его сюда; я перешлю с пажом. - Невозможно, сьер. Я получил приказ. - Оставь, Рахо, - вмешался другой армигер. - Не будь так строг к молодому человеку. - Ты ведь не знаешь, кто он таков, верно? - А ты - знаешь? Армигер по имени Рахо кивнул. - Скажи-ка, гонец, откуда ты послан? - Из Башни Сообразности. От мастера Гурло к архивариусу. Лицо другого армигера окаменело. - Значит, ты - палач. - Пока - всего лишь ученик, сьер. - Тогда понятно, отчего моему другу хочется, чтобы ты убрался с глаз долой. Ступай по галерее и сверни в третью дверь направо. Пройдешь сотню шагов, поднимешься по лестнице на следующий этаж; пойдешь на юг до двустворчатой двери в конце коридора. - Спасибо. Я сделал было шаг в указанном направлении. - Подожди. Если пойдешь сейчас, мы будем обязаны сопровождать тебя. - Ну нет уж, - сказал Рахо. - Мне такого счастья не требуется. Остановившись и опершись на перекладину стремянки, я подождал, пока они свернут за угол. Точно один из тех бесплотных покровителей, что порой обращаются к нам во сне с облаков, старик заговорил: Значит, палач? Не бывал, не бывал у вас... Слабыми, близорукими глазами он здорово напоминал черепаху из тех, что мы порой ловили на отмелях Гьолла; тем более что нос с подбородком тоже подходили как нельзя лучше. - Желаю не попадать к нам и впредь, вежливо ответил я. - Теперь-то уже нечего бояться. Что вы можете сделать с таким стариком? Сердчишко остановится вмиг! - Бросив губку в ведро, он беззвучно прищелкнул пальцами. - Однако я знаю, где это. Где-то за Башней Ведьм, верно? - Да, - подтвердил я, слегка удивившись тому, что ведьм знают лучше, чем нас. - Так я и думал. Хотя о вас обычно не говорят. Ты зол на этих двоих армигеров, и я тебя понимаю. Но и ты должен их понять: они - совсем как экзультанты, только все же не экзультанты. Боятся смерти, боятся боли, всего-то они боятся... Тяжелая у них жизнь. - Так пусть покончат с ней, - сказал я. - Водалус им охотно поможет. Они - всего лишь пережиток давно ушедших эпох. Какая от них теперь польза миру? Старик склонил голову набок. - Вот как? А какая польза для мира была от них прежде? Ты можешь сказать? Я сознался, что не могу. Тогда он слез со стремянки вниз. Длинные не меньше моей ноги - руки, скрюченные пальцы которых бугрились синеватыми венами, и морщинистая шея делали его очень похожим на состарившуюся обезьяну. - Я - Рудезинд, смотритель музея. Похоже, ты знаком со старым Ультаном, верно? Хотя - нет, конечно же, нет; тогда бы ты знал дорогу в библиотеку... - Я никогда прежде не бывал в этой части Цитадели. - Никогда? Но ведь это лучшая ее часть - живопись, музыка, книги...У нас есть Фехин - три девушки, убирающие цветами четвертую, и цветы прямо-таки живые, даже ждешь, что из какого-нибудь вот-вот выберется пчела... Есть у нас и Куартильоза. Он теперь непопулярен, иначе бы его здесь не было. Однако он-с самого дня своего рождения - был рисовальщиком куда лучшим, чем те мазилки и пачкуны, за которыми гоняется нынешняя публика. Здесь, понимаешь ли, собрано все то, от чего отказалась Обитель Абсолюта. Это означает всех стариков, а они-то, в большинстве своем, и есть лучшие. Прибывают к нам - грязнющие от долгого висения, а я чищу их. Порой чищу и по второму разу - уже после того, как повисят здесь некоторое время. Подумать только - подлинный Фехин!.. Или взять хоть эту. Нравится она тебе? Признание, похоже, не сулило недоброго. - Ее я чищу в третий раз. Когда она поступила, я был учеником старого Бранвалладера, он обучал меня чистке полотен. И начал вот с этого, сказав, что оно все равно ничего не стоит. Начал вот с этого уголка, вычистил кусочек размером в твою ладонь и отдал мне, а уж я чистил дальше. Второй раз был еще при жизни моей жены, сразу после рождения нашей второй дочки. Картина тогда еще не так уж закоптилась - просто одолели меня тяжелые мысли, хотелось чем-нибудь заняться... А вот сегодня взялся чистить ее снова. Она в этом нуждается - видишь, насколько ярче здесь краски? Ваш голубой Урс снова виден над его плечом, свеженький, точно рыбка для Автарха... Все это время имя Водалуса эхом перекатывалось в моей голове. Я был уверен, что старик спустился со стремянки только потому, что я упомянул о нем. Хотелось расспросить старика о Водалусе, но никак не мог найти зацепки для поворота беседы в нужное русло. Когда молчание слегка затянулось, я, боясь, что старик снова взберется наверх и продолжит чистку, смог только спросить: - А это - луна? Мне говорили, она - плодороднее... - Теперь-то - да. А эта картина была написана до того, как там устроили ирригацию. Видишь коричневато-серый оттенок? Именно такой была луна в то время. Не зеленой, как сейчас. И не такой большой, потому что до нее было дальше - так говаривал старый Бранвалладер. А теперь на ней деревьев хватит, чтобы, как говорится, спрятать самого Ниламмона. Этой возможности я не упустил. - Или Водалуса. Рудезинд кашлянул. - Верно, или его... Ваши-то, небось, руки потирают, поджидая его? Уже и что-нибудь особенное изобрели? Если у гильдии и имелись особые процедуры для определенных лиц, мне о таковых ничего не было известно. Однако я постарался скроить многозначительную мину и ответил: ~ Мы подумаем. - Уж вы-то придумаете, это верно. Хотя совсем недавно я считал, что ты - за него... В любом случае, если он спрятался в Лунных Лесах, придется тебе малость повременить... - С явным удовольствием окинув взглядом картину, Рудезинд снова обратился ко мне. - Я и позабыл - ты же хотел видеть нашего мастера Ультана. Стало быть, пройди обратно под ту арку, откуда пришел... - Я знаю дорогу, - сказал я. - Тот армигер указал... Старый смотритель отмел эти объяснения единственным горьким вздохом. - Если пойдешь, как он объяснил, попадешь только в Читальный Зал. Оттуда ты будешь добираться до Ультана целую стражу, если вообще доберешься. Ступай обратно, до самого конца того зала. Там спустишься по лестнице и увидишь дверь. Дверь заперта - стучи, пока кто-нибудь не откроет. Это будет нижний ярус книгохранилища; Ультанов кабинет - там. Запертая дверь не очень-то пришлась мне по вкусу, но старик не спускал с меня глаз, и мне пришлось последовать его совету. Спускаясь по лестнице, я подумал, что, может быть, приближаюсь к тем самым подземельям, где заблудился в поисках Трискеля. В целом я чувствовал себя далеко не так уверенно, как в знакомых частях Цитадели. Я уже знал, что приезжих до глубины души поражает ее величина, и все же Цитадель - лишь малая часть раскинувшегося вокруг города, и когда мы, выросшие за ее серыми каменными стенами и заучившие около сотни ориентиров, необходимых, чтобы не заплутать, оказываемся в незнакомом месте, эти знания только сбивают с толку. Так и случилось со мной, стоило лишь ступить под арку, указанную стариком. Арка, как и все остальные, была сложена из матово-красного кирпича, но опиралась на две колонны, капители которых изображали лица спящих. Их безмолвные уста и бледные сомкнутые веки показались мне куда ужаснее масок боли, нарисованных на металлических стенах нашей башни. На каждой картине в этом зале присутствовала книга. Иногда книг было много, или они сразу бросались в глаза; некоторые картины приходилось долго разглядывать, чтобы заметить уголок переплета, выглядывающий из кармана женской юбки, или что на странно выписанный клубок вместо нити намотаны слова. Ступени лестницы оказались крутыми и узкими. Перил не было вовсе. Уходя вниз, лестница закручивалась винтом, поэтому свет из зала перестал достигать меня уже шагов через тридцать. Чтобы не разбить голову, наткнувшись на дверь, пришлось выставить вперед руки и продвигаться ощупью. Но пальцы мои не находили двери. Лестница просто внезапно кончилась, причем я едва не упал, ступив на несуществующую ступеньку. Оставалось лишь пробираться вперед по неровному полу и в абсолютной темноте. - Кто здесь? - окликнули меня. Голос звучал странно - словно кто-то ударил в колокол, висящий под сводом пещеры.
