— Восстановить контроль над всеми системами.
— Контроль восстановлен. — Выдержав секундную паузу, отозвалась «ITS-II».
Яров устало опустился в кресло, тяжело вздохнул, вытер рукавом выступившие на лбу крупные капли пота и потянулся к дипломату, где в пластиковой упаковке мирно дожидались своего часа саморазогревающиеся стаканчики кофе.
— Но… К-к-как… Что… Почему… — Замельев заикался, медленно приходя в себя.
— Может ли человек находиться под воздействием радиоактивного излучения опасной интенсивности неопределенно долгое время? — Вместо ответа обратился к компьютеру Олег.
— Может.
— А без вреда для здоровья?
— Нет. — Охотно ответила машина.
— Чувствуешь разницу? — Обернулся к напарнику Яров. — Своими беседами о радиации и ее влиянии на человека ты перегрузил машину множеством лишних и зачастую противоречивых данных, которые она, в силу своей пресловутой специализации, определяла, как факты первостепенной важности. Человеческий язык многогранен, он таит в себе тысячу нюансов.
Мы понимаем их интуитивно, машина — нет. В чем-то заложенная тобой информация противоречила введенным в память компьютера изначальным данным, а неопасное, в общем, повышение радиационного фона в операторской сослужило роль своего рода катализатора — что-то сдвинулось в сознании компьютера не в ту сторону. Я перегрузил его потоком пустой информации, что в сложившейся критической ситуации прервало процесс обработки машиной лишних данных. Она вынуждена была автоматически отфильтровать весь мусор, сосредоточившись на самом главном. Это нас и спасло.
— Я виноват… — Вздохнул Замельев, потерев лоб трясущейся рукой.
— Нет. Виноваты те, кто составлял правила. Они просто не предусмотрели всех возможных ситуаций. Ты тут ни при чем.
— Разумеется, после того, как был подан отчет о случившемся в комиссию профсоюза, начался нешуточный переполох, — улыбнулся я, закуривая сигарету и насыпая в свою чашку полную ложку замечательного растворимого кофе. Лена напряженно слушала, буквально впитывая каждое мое слово, на ее коленях тихо шуршал диктофон.
— Замельева, конечно, оправдали?
— Его никто и не обвинял.
— А вам было страшно, Олег Алексеевич? — Осторожно спросила она.
— Страшно? — Я задумался. — Пожалуй, нет. Страх приходит тогда, когда смотришь со стороны на чужую беду, и понимаешь, что помощь опоздала и ты решительно ничего не можешь сделать…
Страх приходит тогда, когда смотришь со стороны на чужую беду, и понимаешь, что помощь опоздала и ты решительно ничего не можешь сделать.
— Слишком поздно, не так ли? — Спросил на транслингве капитан, обращаясь к стоящему рядом с ним на мостике высокому и худощавому молодому человеку, хмуро созерцавшему разворачивающуюся перед его взором печальную картину. Широкие панорамные экраны мигнули, рывком увеличивая изображение, поверх которого бортовой компьютер корабля нанес схематичный рисунок распределения участков высоких температур.
— Быть может, их еще можно спасти, — ответил на достаточно чистом английском тот, отряхивая со лба длинную черную челку, назойливо лезущую в глаза.
— Вряд ли, — покачал головой второй помощник, — слишком хорошо горит.
— Интересно, что бы вы сделали сейчас, оказавшись на моем месте, мистер Яров? — Поинтересовался капитан, вновь оборачиваясь к своим собеседникам.
— Отправил бы на планету челнок с несколькими спасателями на борту и попытался вытащить тех, кто внутри. Всех, кто остался жив. — Откликнулся темноволосый мужчина и снова смахнул с лица непослушные волосы.
— Приемный ангар наверняка разрушен или охвачен огнем, — возразил капитан, — мы не сможем даже приземлиться.
— Можно опуститься прямо на поверхность, — не сдавался тот, — и пройти по ней в скафандрах, там недалеко. База наверняка имеет аварийные выходы наружу, есть смысл поискать.
— Взгляните внимательнее на геограмму, — вздохнул капитан.
Изображение снова сместилось, Яров увидел смятую, морщинистую, изломанную, словно ссохшаяся кора старого дерева, буро-красную низину, покрытую неестественно-высокими и отвесными, точно стена, нагромождениями скал.
— Разобьемся, — констатировал капитан, — а там, где можно сесть — слишком непрочный грунт. Как только на него навалится сорок тонн металла, он просядет, и нас засыплет песком пополам с камнями, либо челнок завязнет настолько, что потом не удастся взлететь.
— Тем не менее, первые колонисты каким-то образом умудрились там сесть, хотя бы для того, чтобы доставить на планету оборудование, инструменты и кислород. — Пожал плечами Яров. — Если мне не изменяет память, эта база существует уже почти двадцать пять лет. А освоение Марса с использованием робототехники началось значительно позже.
— Парень-то дело говорит, — кивнул второй помощник, — наверняка поблизости есть какая-нибудь естественная площадка, пригодная для посадки. Хотелось бы, чтобы она подходила для наших целей: за двадцать с лишним лет техника немножко изменилась… Пожалуй, я отдам приказ центру наблюдения хорошенько присмотреться к этому сектору, может, чего-нибудь и найдем. Капитан?
— Да, делайте все, что сочтете возможным. Мистер Яров, надеюсь, вы не откажетесь составить компанию группе спасателей в непродолжительной прогулке на планету, если ваша догадка окажется верной?
— Разумеется, не откажусь, — улыбнулся в ответ молодой киберпсихолог.
Иллюминаторов бокового обзора на крошечных челноках межпланетных кораблей предусмотрено не было: слишком высока вероятность разгерметизации небольшого пассажирского отсека при входе шаттла в атмосферу, слишком ненадежным выглядело с точки зрения прочности конструкции толстое, бронированное, термостойкое стекло. Яров почувствовал момент отделения челнока от стыковочного блока всем телом, он уловил этот миг, как только изнутри, откуда-то из-под солнечного сплетения, волной хлынуло щекочущее ощущение непривычной пустоты и легкости — едва спускаемый модуль освободился от удерживавших его захватов и поплыл в безвоздушном пространстве, направляемый короткими всполохами двигателей ориентации, на него перестало действовать создаваемое кораблем искусственное гравитационное поле. Наступила невесомость. Спустя несколько минут что-то в пассажирском отсеке едва заметно изменилось: не последовало ни толчка, ни дрожания укрытого изнутри мягкой обивкой корпуса, просто в приглушенный и монотонный гул агрегатов маленького судна вплелся новый, почти не различимый звук — включились маршевые двигатели. Шаттл тормозил, гасил скорость, падая с орбиты в разреженную атмосферу Марса.
