– Постой, – сказал Матвей. Подбежал к женщине. Взял ее за плечи. – Спасибо тебе…
«Не торопись, – прошептала свесившаяся через забор ветка яблони, – не спеши, парень, обжигать вздрагивающие Клавуськины губы ледяным поцелуем разлуки. Послушай кровь свою. Она скажет тебе то, о чем умолчала Клавдия. Матвей, Матвей… услышь, как под сердцем стоящей перед тобой женщины стучит еще одно».
– Ты чего? – удивилась Клавдия. – Может, температуришь? – рукой лоб Матвея пощупала. – Нормально вроде.
– Спасибо тебе… Травки завари… Мать-и-мачеху. Ступай…
Матвей подождал, пока Клавдия не вошла в дом, и медленно побрел к железной дороге.
«Слушай, парень, – крикнул ему вдогонку ветер, – пройдет время, и женщины одна другой краше будут опускать свои головы на твою просторную грудь, но родными не станут. Не станут, потому что в каждой из них будешь искать Клавуську. Остановись…»
Он ускорил шаг. Лишь изредка останавливался, ощупывал сверток с деньгами, спрятанный под рубашкой, и спешил дальше.
Купив в кассе билет, спустился с перрона, спрятался в зарослях облетевшего шиповника. До прихода электрички оставалось более получаса.
«Мне там не место, – убеждал себя Матвей. – Дураков нема… Пусть другие поднимают сельское хозяйство. Серега – дурак. Чего нашел в Ленке? Красивая?.. Да таких красивых…»
Шаги… Кто-то шел по тропинке. Поравнявшись с кустами, за которыми хоронился Матвей, остановился.
– Димка, – позвал Матвей, услышав дыхание. Вышел на тропинку. – Ты же хотел на новоселье к Сереге?
– Домой… Надоела деревенская грязь. А ты чего без вещей? – удивился Дмитрий. – И в одной рубашке?..
– Клавка… Сцену бы закатила. У тебя свитеришки не найдется?
Дмитрий развязал тесемки на рюкзаке, покопался в нестираном белье и достал шерстяной пуловер.
– А чего мы прячемся? – спросил Дмитрий. – Это наше дело – оставаться или не оставаться.
– Обидится Серега, что на новоселье не пришли.
– Плевать я хотел на его обиду.
Дмитрий направился к лестнице, ведущей на перрон. Матвей потоптался минуту и пошел следом.
– Стой, – услышал он вдруг тихий голос и оглянулся.
К нему подошла старуха, шепчущая непонятные слова и глядящая пронзительно. Заговорила громче:
– Куда ты денешься, парень? Три травы на тебя слила, три цветка руты по ветру развеяла. Ветку омелы, ветку крестовника сожгла в полную луну. Ты сердце свое послушай – там правда. Голова тело бережет, а сердце – душу.
– Ты… Пошла вон, старая ведьма! – рявкнул Матвей и толкнул старуху. Но его рука провалилась в пустоту. Пропала старуха, словно и не было ее.
– Ну? Чего ты там орешь? – крикнул с перрона Дмитрий. – Давай… Электричка идет.
Сели в вагон, и Матвей достал из-за пазухи сверток, развязал, чтоб рассовать деньги по карманам, и вздрогнул, увидев вместе с деньгами сложенную вчетверо тетрадку Клавуськиного деда с рисунками деревянного узорочья. Быстро спрятал тетрадку под пуловером и опасливо посмотрел на Дмитрия: не заметил ли? Но приятель отвернулся к окну и, видимо, не обращал на Матвея внимания. «Пригодится, – подумал Матвей о тетрадке. – Может, когда займусь этим делом. Оно стоящее, денежное». Он прикрыл глаза и представил, как будет тратить заработанные в Красавке деньги, как женщины будут ласкать его в мягких постелях.
– Сволочь ты! – шепнул кто-то в ухо Матвею.
– Что?! – вскинулся он, обернувшись. Но заднее сиденье пусто, да и во всем вагоне только они вдвоем с Дмитрием, час поздний.
– Ты чего, задремал? – спросил Дмитрий. Тетрадка деда Удалова жгла живот. «Догадывался, старый козел, что сбегу. Но тетрадку-то зачем?.. Хоть бы дочери сказал – может, и уговорила бы меня остаться».
Матвей потому и сбежал тихо, без шума, что боялся Клавуськиных слез. Увидев слезы, он остался бы, остался, это верно, но не потому, что… Из жалости бы остался. Вот в чем беда.
«Прикипела она ко мне, а я? – спросил он себя и сжал зубы. – И я без нее… Желанна она мне!»
– Стерва она! Стерва! – Матвей сжал виски.
– Ты, часом, не залудил? – спросил Дмитрий, принюхиваясь. – Выпил, говорю, что ли?
– Она на меня старуху натравила, ведьму из Волчьей пади. Думает, я не понимаю! Дураков нема.
Понимал Матвей, что не те слова говорит, но иначе не мог. Трещало его сердце, на куски дробилось, один из которых в Красавку хотел, а другой… «Господи, ведь не сказала она мне, что беременна! Мало ли, что я могу догадаться?»
Матвей стянул с себя пуловер, кинул его Дмитрию в лицо.
– Ты чего? – Дмитрий скомкал пуловер.
– Да пошел ты…
– Что случилось?.. Может, с деньгами чего?
Матвей нажал стоп-кран…
На бегу вспоминал все, что было в последний месяц их знакомства; знакомства без обязательств, без взаимных планов и установок на совместную жизнь.
– Стерва, занозина, – шептал Матвей, ломясь сквозь влажные кусты. – Опоила, присушила. Тихоней прикидывалась!
Растравлял себя, злил, но на ум лезли Клавуськины глаза, ласковые прикосновения маленьких ее рук, упругая податливость тела, словно созданного для него, для Матвея. Каждое слово, жест, взгляд – для него. Даже тарелку с борщом Клавуська умудрялась ставить так, как нравилось Матвею: чуть ближе к левой руке и на два пальца от края стола.
– Не угадала, нет. Не на того нарвалась. Я шмотки свои вернулся забрать и вернуть тетрадь твоему вшивому деду, – оправдывался Матвей.
Страшной силой обладает город. Тем, кто попал в его лапы, ох как нелегко вырваться насовсем. Бары, рестораны, доступные женщины – много, очень много всего. Не так-то просто, хоть и призрачны они, преимущества эти, разорвать цепь – презреть жизнь в городе.
Тугие мускулы перекатываются под влажной рубахой разгоряченного бегом Матвея. Открыл дверь рывком.
– В речке, что ли, выкупался, в холод такой? – спросила Клавуська, доставая из шкафа сухую рубашку. – Переодень… Носит тебя нелегкая. Сейчас отвару травного принесу, не простудился бы.
Матвей вошел за Клавдией в кухню.
– Вот что… – сказал он и осекся, увидев, будто впервые, округлившийся живот Клавдии. – Я… Это… А где дед?
– В сарае… Где ж ему быть?
– То есть как это – в сарае?.. Не сегодня завтра мороз ударит, а он дурью мается. От людей стыдно – старика в дом не пускаем!
– Так иди, позови. Ты – хозяин. Может, послушается тебя. – Клавдия всхлипнула, подняла к лицу подол передника.
– Ты чего?.. Зоренька моя. – Матвей даже вздрогнул от вырвавшихся слов. Он и раньше называл Клавдию ласковыми именами, но сейчас… – Лапушка… – привлек к себе женщину.
– Ну… что ты, Матюш. Мокрая рубаха-то… Погоди, я хоть чайник сниму…
– Я и вам такой же дворец… от колхоза, – сказал председатель, наливая себе в рюмку и поглядывая на Матвея с Клавуськой. – За Сергея с Ленушкой! – поднял рюмку и повернулся к гостям, сидящим за свадебным столом.
