Ознакомительная версия.
Мрачные глаза Степановой болезненно сверкали. Она инстинктивно чувствовала надвигающуюся катастрофу. „Зачем, дитя, ты говоришь так наперекор?“ – жалко возражала она Мерцановой, пытаясь понять, чего на самом деле хочет от нее Режиссер. Снимала и бросала трубки, а Режиссер внимательно наблюдал за нею из затемненной ложи. Он не жалел знаменитую старуху. „Ах, маменька, вам совсем не пойдет палевое!“ – Мерцанова чудесно прижимала ручки к груди. Зал вздыхал. Теперь весь город полгода будет повторять эту фразу. Поэтому Режиссер командовал, пользуясь телефонами: „Ангелина, дура, чего стоишь, убеди дуру, что одеть надо именно палевое!“ – „Но палевое не идет мне!“ – путалась, пугалась старуха. – „Не идет, не идет! – торжествовала Мерцанова. – Для палевого глазки нужны темные, молодые“. – Режиссер свирепел: „Не выхватывай трубку у Ангелины!“ – Но чудесную дочку городничего заело. Она просекла его игру. Она не питала никаких особенных чувств к старухе, но не хотела, чтобы ее так бесцеремонно вышибали со сцены. – „Да как же так, не идет? – трепыхалась Степанова. – У меня глаза разве не темные? Я и гадаю на трефовую даму“. – „Согласись с дурой!“ – орал в трубку Режиссер. Зрители его не видели и не слышали. А он решил сломать сразу обеих. Пусть убегут со сцены в рыданиях. – „Ах, маменька! Причем тут трефовая? Вы же больше червонная дама!“ – „Заткни ее!“ – орал Режиссер. Он, в сущности, не был злым человеком. Ну, соберутся в кабинете. Ну, усадят Степанову в глубокое кресло, чтобы ей неудобно было, нальют стакан виски. – „Дура, – орал он Мерцановой по телефону. – Плюнь на текст, отделай старуху!“ – „Да такие пустяки, – вконец запуталась Степанова. – Как это так мне вдруг не идет палевое?“ – Она плакала, но слез в зале не видели. Тогда Мерцанова специально переключила все телефоны на мощные сценические колонки и на весь зал загремел злобный режиссерский голос: „Дуры, мать вашу!“ И ломаная музыка помогла триумфу.
Вспомнив о человекообразном, я набрал его номер.
Ташкент дали не сразу. Но дали. К счастью, Сухроб уже прилетел.
„Вы что привозили Режиссеру в подарок?“ – сразу спросил я, не дав ему одуматься.
Сухроб ответил медлительно и важно:
„Дорогие подарки в РФ нынче запрещены“.
„Я не следователь, – успокоил я его. – Просто у нас…“
„Он поднялся? Он встал на ноги?“ – обрадовался Сухроб. По-своему он любил Режиссера. – Мы ему розы привозили. А Ким привозил чай. Он уже встает с постели?“
„К сожалению, нет“.
„Почему нет?“
„Он умер“.
„Умер?“ – не поверил Сухроб.
И не дал мне сказать:
„Молчи, молчи, человек! Зачем говоришь такое?“
Глава шестая
СТУДЕНТКА КАК ФАЛЛОС
18
Под окном взвыла сирена.
Откинув оборванную штору, я увидел две сине-белых „Волги“.
Меньше всего мне хотелось иметь дело с милицией. Три года назад, когда разбился Режиссер, мне тоже пришлось давать показания, хотя никакого отношения я к аварии не имел. Сейчас разговаривать с милицией мне тем более не хотелось. Особенно, если ее вызвали соседи. Поэтому я запер дверь и спустился по лестнице. Только внизу заметил, что надел кроссовки разного цвета. Да и не я это заметил, а полковник Якимов. Он волочил какую-то хромированную железяку.
– Что-нибудь изобрел? – спросил я бодро.
– Нет, украл.
– И куда тащишь?
– В университетский корпус. У меня там служебный бокс, – дохнул перегаром полковник. – А дома жена – помощник военного прокурора. Если ты от баб бежишь, – глянул он на мои кроссовки, – то лучше ко мне.
– В бокс?
Он кивнул.
Репутация есть репутация.
Вцепившись в хромированную железяку, мы потащили ее к университету.
При этом я старался прятаться за спину полковника, потому что к сине-белым „Волгам“ подъехала еще одна. На нас внимания не обращали, но я все равно старался держаться за мощным торсом полковника. Так мы и вошли в помещение, похожее на склад, а уж из него попали в небольшой прокуренный кабинет.
– У тебя есть смысл жизни? – спросил полковник, возясь с ключом.
– Это к академику Петрову-Беккеру, – отозвался я. – Это он ищет смысл жизни.
– Нет, – возразил полковник, – академик ищет внеземную жизнь. Это совсем другое.
Ключ щелкнул. Дверь во внутренний дворик открылась. Когда-то этот дворик напрямую сообщался с общим двором, потом полукруглую арку заделали крошащимся кирпичом. Железяка со звоном полетела в груду ржавых обломков.
– Живые деньги! – похвалился полковник. – Учу ребят не робеть, – конечно, он имел в виду студентов. – Изголодаются, несут металл в пункт приема. И мне процент. Для пополнения боезапаса.
Я решил, что речь идет о патронах, но ошибся.
– Снится мне все один и тот же сон, третий год снится, – подошел полковник к огромному сейфу. – Никакими таблетками не отделаться.
И потянул тяжелую дверцу:
– Смотри.
– Это сколько же там?
– Семь хереса и три водки.
– И все получено за ржавый металл?
– А то! – кинул полковник.
Два стула. Письменный стол.
На рогатой вешалке – телогрейка. На ящике с противогазами – грязный рюкзак. Ключ, отпиравший дверь во внутренний дворик, полковник повесил на стену. Будь я студенткой, я бы боялся сюда ходить. На два пальца водки, на три – хереса. Полковник называл это „Глубинной бомбой“. Дескать, запузыришь такую, вся рыба всплывет.
– Как это всплывет? Какая рыба? – насторожился я.
– Да к слову я это. Мне дрянь снится. Будто проигрываю бой. Догоняешь? Вконец проигрываю. Боезапас на исходе, а райские силы ломят. Сплошь ангелы с крыльями и гранатометы у каждого третьего. Это вот к чему такое? – Он сплюнул и закурил, до того противно было вспоминать ему сон. – Слышал про Аську? Грохнула мужика. Так все говорят. А я не осуждаю, даже если и грохнула, – потянулся он стаканом ко мне. – С тобой не чокнуться, как не выпить. Я вообще никого не осуждаю, Кручинин. Просто надо понимать смысл жизни.
– Ты это о чем?
– Ну вот живешь-живешь, – объяснил он, – а потом запузыришь „глубинную бомбу“, а она рванет не как нужно. Куда мы тогда?
– В землю, – твердо ответил я.
– Значит, только в землю?
– А ты как хотел?
– Не знаю, – скептически повел он плечом. – Только не нравится мне это. И сон не нравится. Проигрываю я бой. И не хочу в землю.
– А чего тут такого? Можно заранее выбрать красивый участок.
– Это цыганскому барону можно. А у меня денег нет, я только полковник. – Какая-то мысль мучила его. – Мне все же непонятно, Кручинин. Если нас, полковников, убивают в каждой войне, куда мы деваемся? Мы же это не только тела, – загадочно подмигнул он мне. – У нас дух, воля. Все это в землю не закопаешь.
Ознакомительная версия.
