Ким провел ладонью по глазам, вытер губы. Спросил хрипло, еще задыхаясь:
– Ну что, теперь вы мне верите?
***
Утром прошло заседание комиссии, но о чем там говорилось, к каким выводам пришли, было неизвестно, и никто, похоже, не собирался информировать Кима. Он сидел у себя в комнате, поглядывал в окно и тихо бесился. Вскакивал, начинал мотаться из угла в угол, засунув кулаки в карманы джинсов – больничную пижаму, которую предлагали, он отверг сразу, остался в чем был, да еще из общежития подвезли несколько его рубашек. Вообще-то с ним не нянчились, не старались угадать каждое желание. Если что было нужно, он всегда мог сказать и отказа не получал. Но ему ничего и не нужно было. Кормили неплохо, ел он – как машина заправляется – по необходимости. Словно какое-то реле срабатывало, и он вставал из-за стола: «Спасибо». Не нужны были никакие деликатесы: он не ощущал в них необходимости.
Телевизор, книги вызывали отвращение. Ученые, что его обследовали, особенно Пищагин, мил-человек Станислав Меркурьевич, видя, как он мается, вроде бы невзначай подсовывали дефицитные детективчики, умную фантастику. Он поначалу схватывал жадно, по старой привычке, благодарил. Но скоро убеждался, что больше двух-трех страниц не одолеть. От поисков убийцы или звездной неразберихи воротило, как от годового отчета конторы по приему макулатуры. Он откладывал книгу и часами лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Бездумно, печально, сердито на себя и на весь свет. Первые дни было много надежды. Вот сейчас его посмотрят, обследуют и сразу же поднесут на блюдечке рецепт: как избавиться. Но время шло, количество часов, проведенных в различных кабинетах у заумных машин, диагностических и просто заглядывающих внутрь, за опросами – почти допросами, росло, а результатов все не было. Был полный порядок с его организмом. Ничего аномального. Ему так и сказал как-то ассистент Пищагина, отлепляя контакты от тела после очередного сеанса. Сказал безо всякой задней мысли. А Киму почудилась насмешка. И с ним случился еще один приступ. До этого удавалось погасить, задавить в себе злость и раздражение. А тут не выдержал, сорвался. И разгромил очень ценную установку – только клочки полетели, то бишь транзисторы и тиристоры. Не очень напрягался, словно взорвалось что-то в мозгу. А в себя пришел – так все выглядело, будто в лаборатории взрыв произошел: окон, дверей как и не было, а установка по стенам размазана. Хорошо хоть никто из людей не пострадал. Ему в осуждение ничего не сказали, сразу потащили в другую лабораторию – параметры замерять после приступа. А про слова ассистента дознались каким-то образом и тут же того убрали.
Вообще все очень быстро закрутилось тогда, после попытки сокрушить большой телескоп. И двух дней не прошло, как нагрянула комиссия из столицы. Кима перевезли на окраину города, в довольно большой особняк. Что в нем было раньше – неизвестно, но, похоже, какая-то закрытая лечебница, потому что аппаратуры новой не очень много привезли, почти все имелось на месте.
А до переезда он сидел в обсерватории, на квартире у Дроздова. Алексей Матвеевич жил холостяком, поэтому особых неудобств от двухдневного пребывания Кима в своей квартире не испытал. Разве что напуган он был очень, и, хотя вида не подавал, но Киму в спину смотрел с опаской и настороженно ждал, когда же жилец еще какой-нибудь номер выкинет. Ясно видно было, что не сомневался в том, что выкинет, уже приготовился морально к разгрому своей уютной квартирки. Даже не вздохнул с облегчением, когда за Кимом приехали, остался в недоумении: как же так, все цело, все на месте?
Обстановка в особняке сразу сложилась деловая. Из столицы приехали серьезные люди, которые свое дело знали и на пустяки время не тратили. Киму верили, прислушивались к его ощущениям, старались разобраться, помочь. И опасность, которую он представлял, понимали прекрасно.
Сегодня комиссия собиралась на очередное заседание. Все как обычно, но в этот раз, Ким чувствовал, гораздо серьезнее. Результатов исследований не было никаких или почти никаких. Предстояло искать новые пути, поскольку руками разводить в бессилии никто не собирался. И оставаться на прежнем уровне нельзя было.
Было такое мнение, что времени на дальнейшие исследования оставалось чрезвычайно мало. В чужой разум, установивший с Кимом контакт, скорее верили, чем нет. И априорно видели этот разум враждебным. Конечно, в другом варианте, дружественном, его трудно было рассматривать, поскольку с самого момента установления контакта с Кимом происходили события отнюдь не добрые. Если в столкновении самосвала с трамваем еще можно было увидеть элемент случайности, то попытку уничтожения телескопа случайной назвать никак нельзя. Здесь уже чувствовалась направленность, неясный пока еще, но злой умысел. Тем не менее, дружественный вариант не отвергали, разрабатывали и его.
Все же, исходя из варианта враждебного, считали, что раз уж появилась такая сверхъестественная сила, привнесенная извне, значит, существует и возможность ее применения, и объект применения. Говоря проще, в один прекрасный день Ким должен будет внезапно превратиться в слугу этого инопланетного монстра, в его раба, послушный механизм и отправиться что-то важное разрушать и взрывать.
Ким считал, что с нашими, человеческими мерками к нечеловеческому разуму подходить более чем глупо. Пищагину он это и сказал, как результат своих размышлений. Тот вполне был с ним согласен, но, похоже, мнение академика не было все же решающим. И комиссия работала, пытаясь предугадать, куда будет нанесен удар, если он будет нанесен, с какой силой и целью? В случае такого удара ей ведь пришлось бы иметь дело с последствиями его для Земли и землян. Так что, товарищи, оставим внеземное внеземлянам и будем думать о своем. Тем более, что у контактера наметился в последнее время прогрессирующий рост паранормальных способностей. А это сигнал нам: «Готовьтесь!».
Насчет роста способностей – это правда. Если еще в начале всех событий он без особого усилия снес каменную стену, то сейчас чувствовал себя в состоянии до основания разрушить средних размеров город. Возрастание паранормальных сил подтверждалось и лабораторными исследованиями. Так что Киму было от чего метаться по комнате, сжимая кулаки от ярости и отчаяния.
Пищагин пришел уже около полудня. Шумный, энергичный, по комнате даже ветер пролетел, когда он, распахнув дверь, вошел, уселся на стул и спросил, щурясь сквозь очки:
– Ну-с, как наши дела?
Ну просто детский доктор, этакий Айболит, пришел к ребенку, больному корью.
Киму очень захотелось продемонстрировать ему свой язык, но он только качнул головой:
