— Джон… дорогой…
— О! Прекрати, а не то я…
— Передай мне сигареты.
Она встает, зачерпывает горстью немного крема.
— Вот, попробуй, это вкусно, ты знаешь…
Тарелка летит в воздухе, и крем облепляет лицо Арабеллы.
— Ммм, это вкусно… вкусно… ммм…
Я разражаюсь смехом, и мой смех смешивается со смехом пересмешника, сидящего на окне. Да от этого смеха подохнуть можно! Крем залепляет лицо Арабеллы, а она улыбается… улыбается… словно размалеванный клоун. Жалкий и ничтожный клоун!
— Я счастлива, Джон!
— Бедная идиотка! Ты смешна. Ты должна сказать: рассержена, разъярена, вне себя!
— Статья 312-бис, Джон…
— О нет! Ты, должно быть, просто ошибаешься.
— Нет, вспомни, это было на берегу Гудзона.
— Что ты тут мне рассказываешь?
— Любовь, конечно, если только это не покушение, но законы роботехники…
— Арабелла!
— Смотри, Джон… Это шносме… Разве собираемся не с персиком мороженое для двоих и со взбитыми сливками заказать нас?
Я в ужасе смотрю на нее.
— Дня сего только возвращение твое.
— О, Арабелла, замолчи, умоляю!
— Глуа жеон ат бют а кимма тон синк я ни оглу а ки ни те…
Изо рта Арабеллы вырывается только ужасное урчание и булькание. О боже! Этот голос! ЭТОТ ГОЛОС!
— Ма ка ме та бум акте си а та… си а ма… си а ма… си…
— Нет!
Стул обрушивается на голову Арабеллы, и она разлетается на кусочки. Переполненный яростью и гневом, я бью и бью по этому телу, из которого даже не идет кровь.
— Ты всего лишь грязный, мерзкий механизм… мерзкий робот… я тебя ненавижу… я тебя презираю. — И я бью… я бью…
Потом я смотрю в никуда… Тишина… Я вижу бесформенную массу, провода и катушки… Бескостная голова паяца подкатывается ко мне под ноги; лицо ее до сих пор перемазано кремом. И она все еще улыбается!
С окна доносится щелканье клюва… и скрипучий смех, бросающий меня в дрожь!
— Аррррабелла… Арррабелла… Привет, Джон… Хороший денек, а? Хороший денек, а?
Именно это слышу я каждое утро, и создается впечатление, что меня будит звук человеческого голоса. А днем все начинается заново. Другие слова… обрывки фраз, которые пробивают мою тишину.
Но вот все закончилось. Я больше никогда не услышу этот голос.
Эту последнюю иллюзию человеческого голоса. Этим утром птицы с большими клювами улетели. С наступлением зимы они покинули свое гнездо и направились на юг. В горы. Я последовал за ними, но они остались глухи к моим призывам и моим мольбам.
В это утро я выбежал на поляну в тот момент, когда они вспорхнули.
— О нет, не улетайте!.. Я вас прошу, останьтесь… Не оставляйте меня… Не оставляйте меня одного…
Они исчезли, унося с собой имя Арабеллы, безучастные ко всему, даже к моему одиночеству.
В этот раз я опять пробуждаюсь от долгого глубокого сна. Бот знает, как я пережил это бегство от времени, секрет которого, как думал, я нашел. Эту идею мне подсказали маленькие лесные млекопитающие, маленькие двухголовки.
Это длится уже… Я не знаю. Я перестал вести календарь. Я потерял чувство времени.
Я заметил, что с наступлением зимы эти животные едят какую-то особую траву, растущую у подножия гигантских грибов. Затем они отыскивают пещеры и подземные гроты и, впадая в спячку, проводят долгие месяцы. Как медведи и черепахи на Земле.
Итак, ко мне пришла эта идея, и я пожевал этой сухой кисловатой травы, совершенно не беспокоясь, содержит ли она какие-нибудь отравляющие вещества. Зачем? Ведь смерть для меня не существует. Я закрылся в своей хижине и впервые впал в состояние полного беспамятства. Это было единственное средство забыть, не думать больше, отречься от жизни. Замена смерти, которая меня забыла.
Постепенно я увеличивал дозу, и время текло вокруг меня песочными часами. И во время моих снов Смерть приходила ко мне на кончике жала ядовитого насекомого, на клыках крысы или с нашествием неизвестных, но вредных вирусов. Откуда я знал все это?
Эфемерная смерть, безусловно, так как инкубатор меня тут же воскрешал, и я все начинал сначала.
Но в этот раз я пережил все… Смерть, время… смерть!
Одевшись, я вижу, что стол, стулья и буфет покрыты толстым слоем пыли. По хижине плавает какой-то странный запах — запах старости и вечности. Ну, живо! Нарвать еще травы, прежде чем воспоминания навалятся на меня, и спать… спать… забыть… забыть… Я встаю, вытираю пыль с зеркала, и в нем отражается какой-то старик.
Какой-то мрачный и угрюмый старик, несмотря на длинную белую бороду и клочковатые волосы, рассыпавшиеся непокорными прядями. Так, значит, я проспал все это время! Сколько же мне сейчас лет? Нет. Не думать… не думать… Трава! Быстрее! Я толкаю дверь, но одна из досок прогнила и падает теперь с глухим стуком.
Ставни единственного окна в плачевном состоянии и, сорванные с одного края, болтаются на втором. Однажды на мою голову обрушится и крыша хижины, изъеденная термитами.
Я хочу бежать, но, — увы! Это невозможно. Мои ноги слишком стары, они слабы, затекли и не гнутся. Я хватаю какую-то палку и, опираясь на нее, выхожу на поляну.
Кладбище тоже довольно сильно состарилось. Машинально я останавливаюсь и смотрю. Все они здесь, все Джоны Кларки. Целая группа Джонов Кларков, которых я собственноручно похоронил здесь, «на моем маленьком кладбище». Джон Кларк номер один…
Джон Кларк номер два… Джон Кларк номер три… и так далее.
Первый раз я рыл могилу заранее, чтобы, родившись, не терять времени. После каждого воскрешения я тащил свое старое тело и с отвращением зарывал на кладбище. Эта работа была мне противна.
Но сегодня это невозможно. Я слишком стар, у меня нет больше сил, чтобы выкопать достаточно глубокую могилу. Ба! Номер двенадцать позаботится об этом. Или номер тринадцать, или четырнадцать. Или любой другой! Однажды они заполнят всю планету. Сотни! Тысячи Джонов Кларков… Ведь это никогда не прекратится! И я буду своим могильщиком до конца времен! Спать и умножать могилы. Больше мне нечего делать.
Я отмахиваюсь от этого ужасного видения и направляюсь в лес. Ого! Но что здесь произошло? Впечатление такое, будто в деревья попала молния. Некоторые из них обуглены, некоторые вырваны с корнем, некоторые лишились листвы. Мне кажется, что какой-то ужасный ураган опустошил здесь все другого объяснения я не нахожу.
Я ускоряю шаги, но это нелегко мне дается. Обеспокоенный, я вхожу в этот разрушенный и опустошенный лес и вижу всего лишь несколько жалких травинок тут и там. Все животные, обитавшие в лесу, покинули его. Я внимательно прислушиваюсь. Никаких криков, никакого стрекотания, треска насекомых, никакого щебетания птиц, никакого таинственного шороха и шелеста в кустах. Вокруг меня царит тяжелая, мрачная и глубокая тишина.
