- И то верно, - засуетилась мать. - Ты про себя расскажи, сынок. Как вас здесь кормят? Да, кстати, сумку-то пойди разгрузи. Только подожди, я тебе сначала все объясню. Там баночка с сырниками, я их только что испекла, со сметаной, с маслом, с вареньем. Они в фольгу завернуты, теплые должно быть. Ты их прямо ложкой поешь, только вот банку не выбрасывай, уж больно удобная она - с крышкой. Ты сполосни ее после, а я потом отмою. Ну, что еще? Смородина тертая с сахаром - это к чаю, а хочешь просто поешь, если проголодаешься. Огурчики маринованные, паштет, колбаса, яблоки, мандарины, вафли лимонные, я знаю ты их любишь...
- Спасибо, ма. Только зря ты все это.
- Ну, как же зря? - почти обиделась мать.
- Да здесь хорошо кормят, честное слово, - горячо стал доказывать я.
- Ладно, ладно, рассказывай, - отмахнулась мать. - Иди-ка лучше, не задерживайся.
Я сбегал в палату, переложил продукты в тумбочку и нашел в сумке конверт с пятью рублями. На конверте крупным маминым почерком значилось: "Это тебе!"
Когда я вернулся, отец с матерью о чем-то тихо, но жарко спорили, а увидев меня, умолкли. Мать взяла сумку, поставила себе на колени и стала в ней копаться. Отец отвернулся в сторону, время от времени глубоко вздыхая.
- Ну, что еще стряслось? - спросил я. - Прямо, как дети, нельзя оставить на минутку.
- Ты сам посуди, сынок, - не выдержала молчанья мать. - Он обвинил меня, что нам нельзя было разъезжаться. Если бы мы жили вместе, говорит, ты бы не заболел. Но ведь у тебя же своя семья, своя жена, кто о тебе должен заботиться пуще всего? Или не научили Тамару, или еще почему, но помощи от нее не дождешься, я это поняла еще когда мы вместе жили. С другой стороны, нельзя же все на меня валить...
Мать была готова расплакаться.
- А может мне, Валерий, поговорить с Тамарой? - повернулся ко мне отец. - Распределим обязанности, чтобы каждый отвечал за свой участок. И если кто-то не выполнил своих обязательств перед коллективом, то его лишают премии? - спросил я. - Прости, папа, но я тебя очень прошу, не надо говорить с Тамарой, сами разберемся.
Отец крякнул с досады, но сдержался и поднялся со скамейки:
- Ты вот что - слушайся врачей, главное - лечись. И забудь обо всем неприятном. Зарядку по утрам делай обязательно, а то вон мать твоя ленится...
- Это мне зарядку делать? - рассмеялась она в ответ. - Знаешь, поспорили мы с ним как-то, пристал ко мне, сил нет, делай да делай зарядку, я его спрашиваю зачем, он говорит для гибкости, я говорю, попробуй нагнись-ка, он нагнулся, еле до носочков своих дотянулся, а я встала, да ног не сгибая всю ладонь на пол положила, и говорю ему, ты бы вместо зарядки полы мыл бы почаще, гибкий стал бы, как я.
- Чахоточным запрещены физические нагрузки, - сказал я.
Отец изумленно уставился на меня.
- Не может быть... Видать, дела серьезные... Слушай, может мне Ивану Мефодиевичу позвонить. Он говорил, обращайся, коли в чем нужда будет, а?
- Спасибо, па. Пока ничего не надо.
Отец обнял меня и пошел, не оборачиваясь, к воротам, взяв перед этим у матери сумку.
Мама тоже встала, поцеловала меня в щеку и шепнула на ухо:
- Пятерочку-то нашел?
- Да, мамуль. И берегите себя, пожалуйста, я вас очень прошу.
- Ну, ладно, ладно, - мать заторопилась, догоняя отца.
Я смотрел им вслед, и чувство огромной вины перед родителями охватило меня. Как же им тяжело пришлось со мной, как это нелегко вырастить человека, поставить его на ноги и быть счастливым его счастьем и быть несчастным его бедой.
Глава девятая
Обход главного врача.
Даже в ежедневном осмотре лечащего есть нечто ритуальное, а тут снисходит высшая власть, пасующая только перед смертью. Зато решаются судьбы людей и многие накопившиеся хозяйственные вопросы. Если в обычный день стационарное отделение живет раз заведенной жизнью, с размеренностью маятника отсчитывая завтрак, обед, тихий час, ужин, и в этих пределах кто-то встает пораньше и успевает прогуляться или сделать зарядку, что разрешено выздоравливающим, а кто-то вылезает из теплой постели за пять минут до завтрака, то к обходу главного врача младший, да и остальной медицинский персонал готовился, как к смотру-параду.
Всех резво подняли с кроватей и с большей, чем обычно, тщательностью устроили мокрую приборку, не жалея хлорамина. Медсестры безжалостно вытаскивали из межоконья сетки, авоськи, пакеты, банки с едой. Палаты приняли совсем стерильный вид. На завтрак дали сверх нормы по полстакана сметаны, яблоки и какао. Из столовой сразу же погнали по палатам с приказом раздеться и лежать. В столовой каждый день разыгрывается одна и та же сценка. Я сажусь на свое место и начинаю, не отрываясь, смотреть на круглолицую девушку в кудряшках за женским столиком. Она тоже смотрит на меня, потом не выдерживает, прыскает в кулак и что-то говорит своей соседке. Та молча кивает черной головой , но глаз не поднимает. Круглолицую зовут Надя, черную - Нина. Об этом мне сказал Егор Болотников, мой сопалатник и застольник, заметив наши переглядки. Он, кажется, знает всех больных, медсестер и врачей.
В диспансере стало непривычно тише. И ждали томительно долго. Кто уснул, кто читал, кто беседовал вполголоса. Мой сосед, который вырвался из сумасшедшего дома, лежал на дальней от меня половине кровати, вжавшись всем телом в батарею центрального отопления. С другой стороны, шевеля губами во сне, храпел Леха Шатаев. Егор Болотников лениво подмигнул мне синим глазом. Я уже каждого знаю и знаю кто как заболел. Наша палата напоминает мне многоместное купе - ее обитатели, как спутники в дальней дороге, откровенно делятся своими житейскими проблемами, понимая, что завтра судьба их разведет и вряд ли можно рассчитывать на новую встречу. И естественно задумываешься - куда едет наш поезд-диспансер и почему его пассажиры получили по плацкартному билету?
Наконец, двери распахнулись, и крахмально прошуршала камарилья белых халатов: сам главный врач, заведующий отделением, лечащий врач, сестра-хозяйка, дежурная медсестричка, пара практикантов.
- Болотников Егор, тридцать семь лет, инфильтрат в правом легком, монотонно докладывал лечащий врач. - Назначены препараты первоо ряда. К нам поступил в связи с обострением процесса через три месяца после самовольной выписки из санатория. Болотников весело и прямо глядит в потолок своими синими глазищами. Борода упрямо торчит вверх. Болезнь ходит тенью за художниками, дожидаясь своего часа, когда холодные мастерские, безалаберное питание и изнурительный труд сделают свое дело.
Главный врач внимательно рассматривал не рентгеновские снимки, которые ему подсовывал лечащий, а Егора.
- Почему вы прекратили лечение? Ведь вам совсем немного оставалось до полного выздоровления - и все насмарку. Что же государство так и будет впустую тратить деньги на ваше самоуправство?
