— Правильно. Эта твоя «материализация» — прекрасная параллель партеногенезу. Однако, как я тебе уже говорил, этот процесс не дает больших возможностей для выживания. Прежде всего, он не дает возможности переносить напряжения. Если ожившее создание не сможет обрести других качеств, оно должно погибнуть.
— Тогда почему выживают партеногенетические животные?
— Потому что этот процесс обычно свойственен очень простым, одноклеточным формам жизни. Но учти, — внезапно прервал он свою речь, — я употребляю все эти биологические термины чисто символически. Основные законы, действующие в обоих мирах, справедливы как для высших форм жизни, так и для низших. Понимаешь?
— Да, понимаю, это просто примеры. Но расскажи о способах, которыми партеногенетические существа преодолевают напряжения.
— Все очень просто. Два таких организма позволяют своим ядрам некоторое время двигаться вместе. Затем они разделяются, и каждый идет своим путем. Это вовсе не репродуктивный процесс. Это просто способ, при котором каждый может обрести частицу другого. Это называется… сизигий.
— Ах так, — сказал я. — Но я до сих пор… подожди… Ты упомянул о нем впервые, когда этот… этот…
— Когда Глория встретила Артура, — мягко договорил человек. — Я сказал, что, если это сизигий, с тобой будет все в порядке. Но это не так, как ты убедился сам. Внешняя нагрузка воздействовала на нее в такой степени, что оказалась слишком сильной. И ты пострадал. Да, при действии реальных основных законов что-нибудь всегда страдает.
— А ты? Кто ты сам?
— Я тот, кто прошел через это, вот и все. Тебе надо понять, что мой мир отличен от того, который ты помнишь. Даже время иное. Хотя я двинулся сюда около тридцати лет назад, я оказался в состоянии открыть дверку рядом с тобой. Совсем маленькую, разумеется. Я сделал это, чтобы попытаться заставить тебя вовремя подумать. Думаю, если бы ты сумел, ты бы уберегся от всего этого. Ты мог даже оказаться в состоянии удержать Глорию.
— Какое тебе до этого дело?
— Разве ты не понимаешь? В самом деле не понимаешь?
Глядя на него широко раскрытыми глазами, я покачал головой.
— Нет, не понимаю. Я… Ты нравишься мне, старина.
Он фыркнул.
— Это удивительно. Себе я не нравлюсь. Я вытянул шею и бросил взгляд на Глорию и ее возлюбленного, все еще замерших в этом странном поцелуе.
— Эти придуманные люди останутся так стоять вечно?
— Придуманные люди?
— Я думаю, они именно такие. Знаешь, я даже немножко горжусь Глорией. Как я ухитрился придумать что-то такое… такое красивое, просто не понимаю. Я… эй! В чем дело?
— Разве ты не понял, что я говорил тебе? Глория реальна. Глория продолжает жить. Просто ты видишь то, что случилось, когда ты перестал быть частью нее. Лео, это она тебя придумала!
Я вскочил на ноги, положил сжатые кулаки на столик между нами.
— Это ложь, — задохнулся я. — Я… я — это я, черт возьми!
— Ты — мечта, продуманная до мельчайших подробностей, Лео, и это была превосходная работа. Ты чувствительная душа из другого мира, отлитая в форму идеала, который придумала Глория. Не пытайся быть ничем другим. Настоящих людей не так много, Лео. Большая часть мира населена существами, придуманными немногими. Ты не знал этого? Как ты думаешь, почему так мало людей из тех, кто тебе встречался, знает что-либо о мире в целом? Как ты думаешь, почему их интересы так ограничены, а окружение так узко? Большинство из них вовсе не люди, Лео!
— Я — это я, — сказал я упрямо. — Глория не могла придумать всего меня! Глория не умеет управлять экскаватором! Глория не умеет играть на гитаре! Глория ничего не знает об одноруком рабочем в цирке и о погибшем финне-подрывнике!
— Разумеется, нет. Глория только придумала человека, за которым бы стояли такие подробности или им подобные. Работал ли ты на экскаваторе с тех пор, как с ней встретился? Если попробуешь, то убедишься, что не сможешь. Ты играл на гитаре только ей, с тех пор, как встретил ее. Ты тратил время на аранжировку музыки, которой никто не увидит и не сыграет!
— Я никем не придуман! — закричал я. — Нет. Если бы я был ее идеалом, мы бы остались вместе. Я потерпел неудачу с ней, старина, разве ты не знаешь? Она хотела, чтобы я был агрессивен, а я не был.
Он поглядел на меня так печально, что мне показалось — он сейчас заплачет.
— Она хотела, чтобы ты брал. Но ты часть нее, а ни один человек не может взять у себя.
— Она смертельно боится того, что не производит на меня ни малейшего впечатления. Как быть с этим?
— Белки и шаги всех этих крохотных лапок? Нет, Лео, это пустые страхи, и у нее есть силы избавиться от любого из них. Она никогда не пыталась сделать этого, но создать тебя без них было нетрудно.
Я уставился на него.
— Ты хочешь сказать… старина, есть еще такие люди, вроде меня?
— Множество, — вздохнул он, — но немногие так держатся за свои несуществующие, призрачные «я», как ты.
— А реальные люди знают, что делают?
— Очень немногие. Очень немногие. Мир полон людей, которые чувствуют себя несовершенными, людей, у которых есть все, что они только могут пожелать, и все же они несчастливы. Людей, которые чувствуют себя одинокими в толпе. Мир по большей части населен призраками.
— А… а война? А античная история! А новые модели машин? Как насчет всего этого? Он снова покачал головой.
— Часть из этого реальна, часть нет. Это зависит от того, чего по временам хотят реальные люди.
Я погрузился в печальные размышления. Затем задал ему вопрос:
— Что ты говорил насчет возможности вернуться в пространство-время и сквозь дверку взглянуть на прошлое?
Он вздохнул.
— Если ты так хочешь оставаться при том «я», что она дала тебе, — сказал он устало, — ты будешь таким, как сейчас. Но постареешь. Тебе понадобится некий эквивалент тридцати лет, чтобы найти свой путь в этот странный психический мир, потому что тебе придется поступать и думать, как человеку. Зачем тебе это?
Я решительно сказал:
— Хочу вернуться назад, даже если на это надо потратить целое столетие. Хочу найти себя сразу после того, как я встречу Глорию, и хочу знать, как надо действовать, чтобы остаться с ней до конца ее дней.
Он положил руки мне на плечи, и теперь в его глазах действительно стояли слезы.
— Ах ты, бедный мальчик, — сказал он. Я посмотрел на него. Потом спросил:
— Как… как тебя зовут, старина?
— Меня зовут Лео.
— Ox, — сказал я…
Ж. — Б. Райнхард (1910–1953) известный джазовый гитарист.
