Веке в XVI испанцы гордились количеством разрушенных ацтекских храмов, уничтоженных идолов и сожженных рукописей. А уже веке в XIX европейцы как величайшую ценность по крупицам собирали сведения о чужих культурах. То есть возникла мысль (или идея), что чужое, ИНОЕ представляет ценность. Могла ли эта идея возникнуть раньше – в ходе развития цивилизации? Нет, конечно. А… до того?
Да, пожалуй, придумал. Осталось сформулировать на местных языках».
Семен засмеялся, поднялся на ноги и, глядя сверху на людей, расположившихся внизу, начал тихо говорить вслух:
– Кто-то из вас любит меня, кто-то боится, кто-то уважает. Я этим воспользуюсь. Вы отдадите мне самое ценное, хотя цены этого вы не знаете. Я заберу у вас детей, еще далеких от посвящения – лет по восемь-десять, а у неандертальцев еще младше. Они все вместе будут жить здесь. Вы же будете охранять форт друг от друга и таскать нам еду. Можете считать их заложниками, а я сделаю их учениками. Они будут сидеть на лавках за столами и целыми днями зубрить полнейшую чушь. Ту, которая им никогда не понадобилась бы в жизни. Они будут учиться говорить, читать и писать по-русски. Это будет язык межнационального общения. Я изнасилую свою память и составлю школьные курсы по биологии, химии, физике, арифметике и географии. А еще мы будем изучать «священную историю» – ту, которой здесь никогда не было. Историю моего мира, ее успехи и ошибки. Я заставлю неандертальских и кроманьонских детей говорить друг с другом и ПОНИМАТЬ друг друга. Если хоть кто-то из них почувствует прелесть узнавания нового, ощутит радость понимания того, чего не понимал прежде, моя жизнь будет прожита не напрасно.
Досрочное введение металла или керамики не способно изменить мир – сначала должны измениться люди, их мышление. А для этого нужны знания. По-настоящему счастлив может быть лишь творчески активный человек, но в первобытной культурно-информационной среде – в мифе – для творчества места нет. А я его создам. И это будет по-настоящему свободный исторический выбор человечества – принять или отвергнуть, сохранить или забыть!
Формулировки, конечно, возвышенные, но мне-то предстоят годы тяжелой нудной работы. Ее цель вполне прозаична и реальна – подготовить хотя бы с десяток «учителей», которые понесут мои знания дальше, для которых ИЗУЧЕНИЕ, ПОНИМАНИЕ, ДИАЛОГ станут религией. – Семен вспомнил глиняные изображения Головастика и добавил: – Жалко только, что лет жизни мне осталось немного. Но, может быть, успею.
Утром Семен проснулся почти счастливым и долго лежал, наблюдая, как на пороге избы Головастик играется с какой-то блестящей штучкой. Заметив, что на него смотрят, парень торопливо спрятал предмет в карман.
– Чего испугался? – улыбнулся Семен. – Покажи лучше.
– Ругаться будешь, – смутился Головастик. – Хотел блестелку сделать, а получилась дырка в потусторонний мир. Ничего туда засунуть нельзя, зато видно, кто там живет. Страшно – а вдруг вылезет?
– Не буду ругаться, – пообещал Семен и протянул руку. – А жителей других миров я не боюсь. Показывай!
В его ладонь легла тяжелая металлическая пластина размером примерно 15x15 см. Одна сторона у нее была бугристой, со следами ковки, а другая почти ровной и отполированной. Страшное изобретение кроманьонского вундеркинда оказалось всего лишь… зеркалом. Оно, конечно, было немного кривоватым и не вполне зеркальным, а чуть-чуть матовым. «Понятно, как парень мог истолковать эти туманные образы, – усмехнулся Семен. – Местный народ и отражение в воде как собственное не воспринимает. Эти отражения, наверное, и послужили основой для универсальных первобытных верований в Верхние и Нижние миры. Ну-ка, ну-ка…»
Он дыхнул на железку, а потом растер образовавшиеся на поверхности капельки влаги. Дефекты полировки немного сгладились. Семен подумал, что очень давно не смотрелся в зеркало, и не уверен, стоит ли это теперь делать – что хорошего он там увидит?
Первым впечатлением было, что отражение не имеет к нему никакого отношения. Потом Семен его узнал. И выронил зеркало. Оно, конечно, не разбилось. Поднял, посмотрел еще раз.
И все понял. Почти.
Головастик был точен, когда лепил из глины прежний и нынешний облики Семена. Только не указал, какой из них нынешний. А Семен, конечно, не спросил. Теперь из зеркала смотрел парень лет двадцати пяти. Семен его знал – он сам был таким когда-то. И, получается, опять стал.
Мысли-догадки побежали одна за другой – неразрывной цепочкой: «Неандертальская колдунья забрала себе мой возраст. Взяла сколько смогла и умерла от старости.
Так не бывает.
А я начал постепенно меняться в обратную сторону, и те, кто видел меня постоянно, ничего не заметили. Зато в поселке, где давно не был, признали не сразу.
Так не бывает.
Но все сходится: в молодости борода росла только на подбородке, а на щеках ее не было, исчезли морщины и шрамы.
Так не бывает.
Нужен тест – последний».
Семен отложил зеркало, встал, вытащил из чехла нож, намотал на палец толстую прядь волос над ухом и безжалостно ее отрезал. Посмотрел, бросил на пол и рассмеялся:
«Темный шатен, седины нет. Приплыли…»
