— Вон те горы немножко мешают.
Вадим улыбнулся и спросил: кому же они, собственно говоря, могут помешать?
При всей сугубо практической сущности своих работ Набатников оставался мечтателем и романтиком. То, что делал сейчас, считал лишь первой робкой ступенькой, замыслы его простирались гораздо дальше, а потому он не мог не возразить Вадиму.
— Что? Горы не мешают? — со смехом переспросил Набатников. — Двойку, двойку вам по географии… Да если бы повернуть Уральский хребет, чтобы он не отгораживал Сибирь от западных теплых и влажных ветров, там сильно потеплело бы. Вот и эту загородку, — указал он на горную цепь, — природа поставила не на место. Повернуть бы ее, пусть защищает нас от северного ветра. Тогда на южном склоне можно посадить виноград, персики. Но это еще не все. Сделаем озеро, разведем форелей. Не забудем и ракоедов, вроде меня, грешного. Приедем сюда, половим. Ну, как вам нравится, Вадим Сергеевич?
А Вадим Сергеевич, чуточку обиженный за двойку, которую ему посулил профессор, кисло улыбался, стараясь в его речи отделить правду от шутки. Насчет гор он, Вадим, конечно, сморозил. Если в Крыму и на Кавказе горы защищают побережье от северных ветров, то любому школьнику должно быть ясно, что во многих местах горы «поставлены» неудачно. Они действительно мешают. Вадим живо представил себе, как можно переделать климат страны, если расставить горы по желанию человека. В самом деле, почему бы не «переконструировать» Уральский хребет? Повернуть его трудно. Ну, а нельзя ли сделать в нем через каждые полсотни километров широкие двери — пусть теплый морской сквознячок свободно гуляет по Сибири? Или, скажем, почему бы не заняться климатом Новороссийска? Горы там явно не на месте. Ведь это же сплошное безобразие, когда в городе хозяйничает ветер: срывает крыши, валит с ног пешеходов… В такие часы в бухту не решаются войти даже солидные суда. Люди живут как в аэродинамической трубе.
Вадим испытывал неясное волнение, звенело в ушах, холодели пальцы. Нет, не только мечта о повороте гор была тому причиной, тревожила и горячая мысль: а как же это будет сделано? Неужели он, техник Багрецов, своими глазами увидит чудо нашего века — освобожденную энергию атома?
И, словно отвечая на мысль Вадима, заговорил Набатников:
— Сегодня же принимайтесь за дело. Задача простая, но все же посоветуйтесь со специалистами. У них к каждой телекамере тянутся провода. Попробуем и другой способ. С разных точек нужно видеть, как от взрыва вскроется гора. Геологи обещают, что атомная взрывчатка окупится с лихвой. Здесь в осадочных породах есть…
Лицо Набатникова то вспыхивало, то угасало, говорил он горячо, увлекаясь и вновь осаживая себя. Видно, тема эта была главной в его жизни, заключительным этапом многолетней творческой работы. Он, будто споря с противниками, доказывал, что опыт переброски гигантских масс грунта атомным взрывом пока еще дорог. Но ведь это сейчас, а потом, и очень скоро, станет обычным делом. Можно гору убрать совсем, передвинуть на другое место, наконец создать заново. Он рисовал перед студентами необычайнейшие картины будущей географии, отчего у Левы Усикова леденело сердце и падало куда-то в пустоту. Митяй крепился — чего ж тут особенного! — и, по-деловому представляя себе практические возможности сегодняшней техники, приходил к убеждению, что действительно это будет скоро.
Далее небольшое совещание, под председательством Афанасия Гавриловича, обсудило некоторые специальные вопросы, связанные с радиотехникой. Необходимо было защитить «Альтаир» от вредного радиоактивного излучения в момент взрыва, иначе могут отказать электронные приборы: передающая трубка и радиолампы.
Решили заключить «Альтаир» в толстостенный бетонный ящик, в чем не нуждались обыкновенные телекамеры, установленные далеко от места взрыва. Афанасий Гаврилович постучал по крышке чемодана, взятого с собой Багрецовым.
— Хвастайся теперь ты, Вадим. Великолепный телефон, специально для меня! Как-то мне в машину поставили радиостанцию, чтобы в пути я мог вызывать институт. Зря трудились. Машина так и стоит на приколе. Ведь я убежденный пешеход.
Ободренный Багрецов быстро достал аппараты и один из них передал Афанасию Гавриловичу. Широкой ладонью профессор любовно погладил крышку.
— Вот такой телефон я еще могу взять с собой. Здесь без него не обойдешься. Команды, распоряжения, связь с лагерем. Я же не сижу на месте. В общем — полезная штука.
Чиркнув спичкой, Вадим зажег фитиль «керосинки» и стал ее проверять. Набатников молча наблюдал за ним, думая, что аппарат Багрецова можно использовать не только для связи, но и для контроля автоматических приборов, расставленных в районе предполагаемого взрыва. Так сказать, личная проверка.
— Говоришь, километров десять перекроет? — спросил он у Багрецова.
— В некоторых условиях даже больше. — Вадим передал профессору включенную радиостанцию. — Пожалуйста, кладите в карман.
— Страшновато… — Набатников, смеясь, опустил ее в широкий карман пальто. — Сгоришь еще… Как мотылек…
Вадим охотно принял шутку и возразил с подчеркнутым спокойствием:
— Нет, Афанасий Гаврилович, взрыв не всегда сопровождается пожаром.
Набатников с полупоклоном прижал руку к сердцу:
— Сердечно благодарю. Только этого мне и не хватало. Во время атомного взрыва погибнуть от взрыва «керосинки»…
Лева Усиков хлопал себя по коленям, веселился:
— Вадимище! Милый, признайся: пожарная охрана тебя… это самое… не штрафовала? В каких ты с ней отношениях?
Митяй ущипнул его за ногу и прошипел:
— Не балагурь! Ничего смешного нет. Видишь, парню не по себе…
А Вадиму было действительно не по себе. Когда он включил вторую радиостанцию, то сразу опытным ухом определил, что приемник работает слабо. В телефонах — подозрительное журчание. Ему, как и любому радисту, известно, что лучше бы аппарат вовсе не действовал, тогда легче найти и устранить неисправность; если же приемник работает еле-еле, то для его наладки нужны сложные измерительные приборы. Ими пользуются лишь в лаборатории и не берут с собой на полевые испытания. Таких приборов у Вадима не было, но по всему чувствовалось, что без них не обойтись.
Набатников укреплял на себе мягкий проводничок антенны (вместо металлического прута) и не замечал состояния радиста: ни его побледневшего лица, ни капелек пота, выступивших на лбу, ни резких нервных движений, когда он щелкал переключателем, стучал пальцем по лампам, прижимал телефоны к ушам и торопливо вытирал лицо рукавом.
Все это говорило студентам, что товарищ их попал в беду. Но в данную минуту помочь ему они не могли.
