— Да, это та самая обезьянка, — пробормотал я, касаясь дохлой мартышки. — Вот шрам на плече; именно отсюда Желтый Директор вырезал… скарабея.
— Знаешь, — сказал мужчина очень грустно, — когда-то жить было веселее. Когда-то я глядел в окошко на комнату, где пытали людей, и кровь быстрее бежала по жилам, и жизнь становилась милее и красочнее. Когда-то я заглядывал в окошко газовой камеры, где, царапая в кровь грудь, отхаркивая кусочки легких, умирали люди, и мне было спокойно и хорошо, я садился за печатающую машинку и писал мемуары.
— Кто ты? — спросил я, останавливаясь.
— А ты кто? — грустно переспросил он, толкая окровавленную тушу немецкой овчарки, раскачивая ее. — Зачем ты сюда пришел?
— Я не знаю… я шел по улице. Увидел открытую дверь… и вошел.
— Ты не знаешь, зачем пришел, — кивнул мужчина и толкнул тушу сильнее. — Эта овчарка защищала хозяина. Она пыталась спасти его даже тогда, когда я разрезал ей брюхо. Она ползла ко мне, теряя внутренности, но все равно сдохла, и хозяин ее сдох, и я не знаю, чья смерть принесла мне большее удовлетворение; хотя чего уж там, знаю: не было ничего в смерти хозяина, но было все в смерти его любимца. Кстати, ты знаешь, что один древний народ считал, будто домашний зверь — это душа дома или, быть может, душа самого хозяина. Знаешь? Людей, у которых не было домашних животных, они считали лишенными души и сваливали их тела после смерти в болото и забывали навсегда их имена.
— Что за древний народ?
Он хрипло рассмеялся:
— Тебе ничего не даст его название. Ты ничего не знаешь. Даже того, зачем пришел сюда. А пришел ты сюда, Кирилл Полев, потому что тебя тянуло ко мне.
— Кто ты?
Он пожал плечами:
— Какая разница? Видишь этого котенка? Он очень любил играть с клубком пряжи. Однажды клубок выкатился во двор, а оттуда по кочкам и ямкам покатился дальше, прямо на проезжую часть. Котенок побежал за ним. Девочка, хозяйка котенка, выбежала во двор и звала:«Барсик! Барсик! Вернись ко мне! Барсик!» Но Барсик не возвращался. Его переехала машина, вел которую я. Я вышел из машины, поднял и положил мертвого Барсика на заднее сиденье — там у меня клеенка постелена для таких случаев. Потом я привез котенка сюда. Никто не искал Барсика. Даже если б я убил и забрал девочку — никто бы не искал и ее тоже. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что мы живем во времена феодальной раздробленности, Полев. Расстояния теперь больше, а чтобы преодолеть эти расстояния, надо быть сказочно богатым. Интернет, телевидение, редкие и дорогие авиарейсы — это самая малость, вещи, которыми люди пользуются по привычке, по инерции, чтобы окончательно не скатиться в феодальную дремучесть. Ты кем работаешь?
— Я безработный.
— Хороший выбор. А до этого?
— В Институте Морали. С чего это меня тянуло к тебе?
— Институт? Забавное местечко. Следите за тем, чтоб не было произвола в сети? Хех… еще одна фикция, еще одна штука, предназначенная для того, чтобы отвлечь народ, забить мозги сотней маленьких проблем, вместо того чтоб решить главную.
— Это какую же?
Он развел руками и широко улыбнулся:
— Если бы я знал! Для того чтобы решить главную проблему, надо сначала найти ее. Иногда я склоняюсь к мысли, что главная проблема человечества — само человечество. Впрочем, это банально, и, скорее всего, проблема человечества в богах, которых оно выбрало. Видишь эту птицу? Голубь. Жутко вкусные из голубиного фарша котлеты на пару получаются. Не пробовал?
— Нет. Мой друг, Громов, пробовал.
— Громов? Здоровенный такой парень, который ограбил «РОБОТА.НЕТ»? Как же, как же. Слыхал. А ты зря голубиные котлеты не ешь. Голубь — птица мира. Когда ешь голубя, чувствуешь, что ешь целый мир, ешь душу мира.
— Желтый Директор? — спросил я. — Это ты?
Он не ответил. Он стоял и смотрел на изразцовую стену и водил по ней пальцем, сдирая ногтем присохшую кровь.
— Где Маша? — спросил я.
— Тысячи лет, — пробормотал он. — Многие-многие тысяч лет я жил, менялся, менял судьбы людей и продолжал жить. Иногда терпел поражение, чаще побеждал, но все равно продолжал жить. Мне было жутко скучно. Революции, войны, смерть — вот что помогало побороть скуку; я испробовал все. Я испробовал сотни личин и сотни судеб. Я захотел убить ваши души, но даже здесь вы меня опередили. Вы убивали свои души сами. Начали с богов, продолжили людьми, закончили кошками и собаками. Обидно.
— Где Маша?! — крикнул я.
Он не ответил.
Тысячи лет…
Я подошел к Желтому Директору и развернул его к себе лицом. Помахал перед ним фотографией, на которой была изображена маленькая тысячелетняя девочка.
— Кто это?
— Я, — сказал директор, высвобождаясь. — И ты мог быть мною. Ты мог отдать мне свое тело. И твоя фотография могла стоять у кого-нибудь на полке или висеть на стене. И была бы эта фотография идолом, и делали бы бюсты тебя и скульптуры — тоже тебя. Но теперь-то какая разница? Я проиграл.
Я кинул фотографию на пол, в кишки, и закричал:
— Где, черт возьми, Маша?
— Я проиграл, — —бормотал он, упершись ладонями в разделочный стол, а взглядом — в отрубленную лапу котенка. — Я готовил тебя как свое новое тело… я отдавал тебе умения… я готовил бунт, но проиграл, слишком привыкший к прогрессу. Этого кота звали Матроскин. Своенравная личность, которую я захотел убить сразу, как только купил, но долго не трогал его. Заставлял ловить мышей — Матроскин отказывался. Лишал молока — Матроскин убегал. Пытался погладить — он царапал мне руки. Единственное, что любил этот Матроскин, так это — коровы, он в них души не чаял. Увидит по телевизору корову — и ну мурлыкать! И все равно я убил его. Я убивал его очень долго, отрубал лапы и хвост, раскаленными гвоздями протыкал глаза… В феодальном мире надо играть по феодальным правилам… понимаешь?
— Где Маша?
— Не знаю я, где твоя Маша. Я даже не знаю, что с тобой делать. Зачем ты мне теперь?
— Я только что силой мысли оглушил пятерых. Как это у меня получилось?
Директор не ответил.
Он взял в руки разделочный нож, прижал его к столешнице лезвием вверх и упал на него грудью.
Когда я подбежал к нему и перевернул на спину, Желтый Директор прошептал, выпуская изо рта пузыри крови:
— Иди в Ледяную Башню. У тебя теперь все мои силы, и их хватит… чтобы взглянуть в зеркало…
А потом он умер.
Меня стошнило. Отхаркиваясь, я выбежал из мясницкой, поднялся по лестнице и остановился у барной стойки. Налил себе водки, а когда допил, увидел желтую маску на полке под стойкой и пухлый блокнот в кожаном переплете.
Я взял блокнот в руки и раскрыл на середине.
