— Конечно, конечно. — Юрий Иванович вскочил. — Пойду покурю. Не бойся, я в рукав. Мать, если выйдет, не заметит.
— Она не выйдет. У нее голова разболелась. От радости за меня, должно быть. — Юра усмехнулся. Сдернул одеяло, простыню, а когда Юрий Иванович приблизился к двери, добавил полуудивленно, полунасмешливо: — Она мне знаете чего наговорила? Будто весь день места себе найти не могла: все казалось ей, что мой отец где-то рядом бродит. Вот хохма, да?.. Может, она вас каким-то образом почувствовала? Я уж и сам сомневаться стал: а вдруг вы — это не я, а батя? Если бы не знал точно, что он под Ясной Поляной погиб, поверил бы.
Юрий Иванович, откинувшись затылком к теплым, шершавым доскам сарая, смотрел в небо и пытался проглотить горький, колючий комок.
— Ты ее не огорчай, — хрипло сказал он. Кашлянул, прочистил горло. — Самая великая это мука видеть ее слезы да седину, поверь мне.
— Я, что ли, ее огорчал? — неуверенно отозвался Юра. — Вы ее обидели, когда...
— Что ты, что я — один черт! — перебил Юрий Иванович. — Не найдешь ты себе за это прощения в старости. Сам себе простить не сможешь.
Он, разжав пальцы, выпустил окурок, скользнувший к земле красной, светящейся линией. Наступил на него, раздавил, крутнув подошву.
Вошел в сарай. Юра сидел на раскладушке, широко раздвинув колени, положив на них руки, отчего кисти их свисали как-то безвольно и обреченно.
— Выпьете? — кивнул на бутылку, и взгляд стал выжидательно-пренебрежительным. — Хочется, наверно?.. Давайте, я ваши крабы на закуску открою, — протянул ладонь, шевельнул пальцами.
— Крабы — табу. Это подарок товарищу Борзенкову. — Юрий Иванович сел на кровать, почти лег, выставив живот. — А ты выпьешь со мной?
— Нет, не буду. Не хочу.
— Ну и я не буду, — Юрий Иванович выпятил в раздумье нижнюю губу, шевельнул пальцами по одеялу.
— Мы как на вокзале. Перед прощанием, — заерзал Юра. — Все сказали, а времени еще навалом... Ну что, дала вам что-нибудь эта поездка сюда?
— Мне? — Юрий Иванович перекатил голову по стене, посмотрел изучающе: — А что она могла мне дать? Все это, семнадцатилетие свое, я уже пережил когда-то... Так, картинки прошлого, как в музее, — он говорил нарочито скучным голосом, чуть ли не зевая, чтобы позлить Юру. — А тебе мое появление что-нибудь дало?
— Конечно, — Юра дернул вяло плечом, оглядел свои руки. — Я уже говорил вам, что никогда таким, как вы, не стану. Теперь знаю это твердо.
— Дай-то бог. — Юрий Иванович отвернулся, посмотрел в потолок. — Пока тебя не было, я думал о твоей судьбе. И решил: знаешь, кем тебе надо стать?
— Кем? — В голосе Юры скользнули тревога и даже испуг.
— Поступай-ка ты, братец, в институт кинематографии. На актерский. А потом, глядишь, и режиссером станешь. Конечно, конкурс бешеный, но, думаю, ты пройдешь. Способности у тебя есть...
— Какие там способности, — засмущался Юра.
— Знаю, что говорю, — оборвал Юрий Иванович. — Лицедей ты отменный... В конце концов, думая о твоем будущем, я забочусь и о себе.
И, не спеша, с паузами, словно размышляя вслух, принялся рассказывать о кино, о малокартинье, которое как раз в эти годы будет осуждено, о фильмах, которые потрясли или просто понравились, о режиссерах и актерах, о кинофестивалях и кинозвездах, о «новой волне» и «рассерженных молодых людях», о Феллини, Антониони, Куросаве, Бергмане, Михалкове...
Юра слушал тихо, не перебивая, не переспрашивая.
Юрий Иванович поднял голову.
Юра спал, сунув под затылок ладони. Лицо было ясное, спокойное, рот слегка приоткрыт, и в уголке его, совсем по-детски, поблескивала слюна; иногда он чмокал, дергал губами и тогда обиженно, беззащитно морщился.
Юрий Иванович встал, убавил фитиль, пока тот не превратился в тоненькую сияющую полоску; сразу подползли из углов тени, окружили прозрачным полумраком стол. Юра застонал, повернулся на бок, промычал что-то и задышал ровно, глубоко, точно мужчина, уставший от нелегких забот и трудов.
Юрий Иванович лег на кровать, тоже подсунул руки под голову, как незадолго до этого Юра, и уставился в потолок. Стало грустно, но не тягостно-грустно, не пасмурно на душе, не тоскливо, а так, как бывает, когда, набегавшись по городу, вымотавшись в пустопорожней болтовне и сутолоке житейской суеты, окажешься вдруг где-нибудь на весенней поляне в березовой роще, среди белых, словно вертикальные столбы света, стволов, и оглянешься, и изумишься, и сядешь, задумавшись, в мягкую зеленую траву. Юрий Иванович увидел и эту поляну, этот березовый свет, потом он увидел свою комнату у Ольги Никитичны, потом — сильные, ленивые волны моря, медленно и широко несущие к нему от горизонта белокурчавые гребни свои, и ему стало беспокойно, тревожно, он понял, что должен — будь что будет! — пойти сейчас к матери, упасть к ее ногам, выплакаться, вымолить прощение.
Юрий Иванович вскочил, глянул испуганно на Юру и, крадучись, выбежал из сарая в уже разгоравшееся, сияющее, с веселым солнышком, ударившим в глаза, утро...
«Директору Института физики полей АН СССР
тов. Берзину Э. В.
от заведующего СТО
(сектор теоретических обоснований)
Бодрова Ю. И.
Заявление
Прошу откомандировать меня в распоряжение т. Борзенкова В. Н. для работы в его лаборатории. Исследования, проводимые там, являются важным этапом в разработке нашей, совместной с т. Борзенковым, темы, начатой еще во время учебы в институте. Сейчас намечается серия экспериментов, которые должны подтвердить (или опровергнуть) наши теоретические построения и расчеты, поэтому я обязан быть в г. Староновске.
Ю. Бодров»
26 января 82 г.
Лев Леонов
Живые приборы
Фантастический рассказ
Радости приходят и уходят, а неприятности накапливаются.
Мы все уже шкурой чувствовали, что нашу комиссию скоро тряхнут, если в ближайшее время не узнаем, что же происходит на этом чертовом заводе. Правительственная комиссия месяц топчется на месте. Расспрошены десятки экспертов, запущены в работу сотни гипотез, а почему завод-автомат гонит брак, мы так и не узнали.
Я стою у окна и вижу, как серые притихшие цехи, плоские, бесконечно вытянутые, без окон и дверей, поливает дождь. Он идет уже полтора месяца: по графику в нашей промышленной зоне солнце появится лишь через десять дней. Цехи сблокированы в огромную, если смотреть из окна вычислительного центра, мозаику. Они приставлены друг к другу, как кирпич к кирпичу в кладке, между ними почти нет проходов. Некому и незачем ходить. Завод-автомат. Один из первых заводов-автоматов в стране. В чем-то, конечно, он уже устарел. По новым проектам, например, эти заводы строятся под землей. И правильно: солнечный свет и свежий воздух там не нужен, циклы энергоснабжения закольцованы — выбросов в атмосферу нет, на крышах цехов не видно ни одной трубы. Если бы этот завод опустить сейчас под землю, по его крышам можно было ходить, как по площади.
