Однако вскоре он вновь уловил звуки боя. А потом чей-то вой, в котором больше было от львиного рева, чем от человеческого крика.
Он чуть не дал деру, но заслышал вдруг еще какой-то звук — не столь уже угрожающий. И очень тихий — то ли стон, то ли хрип. Источник находился совсем рядом, за одной из дверей. А дверь была не до конца притворена, но и не распахнута настежь — заходи кто хочет.
Он все-таки решил зайти.
За дверью обнаружилась небольшая кухня, которая на кухню была совершенно не похожа. Но в какой еще комнате бывает столько чашек, горелок, сковородок и ламп?
Внутри из-за множества горящих конфорок стояла духота. Невольно сощурившись, Зик насторожил уши и вновь уловил тот же усталый вздох — из-под стола, частично накрытого скатертью, которая была когда-то обычным мешком. Мальчик отодвинул ее и сразу зачастил:
— Эй! Эй, ты что здесь делаешь? Что с тобой такое?
Ибо под столом свернулся в позе зародыша Алистер Мейем Остеруд собственной персоной. Зрачки у него были такие огромные и жуткие, что глаза эти, казалось, не видели ничего или видели все на свете.
Руди пускал слюни. Вокруг рта во множестве красовались свежие язвочки, напоминавшие череду вздувшихся ожогов. Каждый вдох сопровождался присвистом. Это был скрежет скрипичной струны, по которой медленно ведут смычком.
— Руди?
В ответ мужчина оттолкнул руку Зика и заскреб ногтями лицо, пробормотав в знак протеста какое-то короткое словечко вроде «нет» или «нельзя».
— Руди, я думал, ты погиб. Думал, тебя в башне завалило обломками.
Он умолчал, что Руди и вправду выглядел полумертвым, — не придумав, как бы потактичнее об этом сообщить.
Тщательнее оглядев его, мальчик убедился: бывший солдат и в самом деле ранен — если и не смертельно, то очень сильно. Шея сзади была вся в синяках и царапинах, правая рука неестественно повисла. Из раны на плече вытекло столько крови, что рукав пальто насквозь отсырел и стал багрового оттенка. По трости с одного бока пробежала длинная трещина. Похоже, пользы от нее больше не было — ни в качестве опоры, ни в качестве оружия. Руди уронил ее рядом с собой и больше не замечал.
— Руди, — позвал мальчик, постучав костяшкой пальца по бутылке, которую тот прижимал к груди. — Что это, Руди?
Дыхание мужчины из поверхностного и сиплого стало почти незаметным. Страшные черные зрачки, разом созерцавшие все и ничего, начали резко сужаться, пока не превратились в точки. По животу Руди прошла глухая судорога, затем перекинулась на туловище и выше — и вот уже клокотала в горле. У калеки затряслась голова, и на рубашку мальчику брызнула слюна.
Зик попятился:
— Руди, да что с тобой?!
Тот не отвечал.
Зато со стороны двери донесся чей-то голос:
— Он умирает. Как того и хотел.
Зик с такой прытью обернулся и вскочил на ноги, что приложился плечом об угол стола. Стиснув больное место, он проворчал:
— Черт, миссис Анжелина, а нельзя было постучать? Ну ей-богу, тут вообще никто не стучится!
— А смысл? — спросила она, войдя в комнату и присев на корточки; послышался отчетливый хруст суставов. — Ты бы меня все равно не пристрелил с перепугу, а он в таком состоянии не поймет даже, что я здесь.
Мальчик принял ту же позу — держась за край стола, просунул под него голову.
— Мы должны что-то сделать, — слабым голосом произнес он.
— А что, например? Помочь ему? Даже если бы я и хотела, теперь ему уже ничем не поможешь. Добрее всего с нашей стороны было бы прострелить ему башку.
— Анжелина!
— Не смотри на меня так. Будь он псом, ты бы не дал ему страдать. Только он не пес. И я не против, чтобы он пострадал. Знаешь, что у него в бутылке? Вот в этой, которую он прижал к себе, как родное дитя?
— И что же?
Он высвободил бутылку из вялых пальцев Руди. Жидкость за поцарапанным стеклом была негустой и мутной, имела зеленовато-желтый оттенок и чуточку отдавала кислым душком Гнили, а еще соленой водой и, кажется, керосином.
— А бог его знает. Тут у них химическая лаборатория — пытаются сотворить с этой гадостью что-нибудь этакое, чтобы ее можно было пить, курить или нюхать. Жуткая пакость эта Гниль, трудно ее приспособить под людей. Ну а Руди, старый дезертир, просидел на ней много лет. Я ведь что тебе хотела внушить тогда, в туннеле: он потащил тебя сюда лишь потому, что надеялся на награду от Миннерихта. В один прекрасный день эта несчастная отрава должна была его убить, и, по-моему, сегодня как раз такой день.
Она бросила мрачный взгляд на бутылку, потом на лежащего мужчину.
— Мы должны ему помочь, — сказал Зик, не желая мириться со смертью человека.
— Все-таки хочешь его пристрелить?
— Нет!
— Вот и я не хочу. Не заслужил. А вот мучений и смерти — вполне. Он в свое время много наделал мерзостей, чтобы раздобыть себе вонючего пойла. Или пасты, или порошка… Оставь его. Прикрой, если считаешь правильным. На этот раз ему не оклематься. — Она встала и, похлопав по столешнице, продолжила: — А по-моему, он не знал даже, что это. Искал небось, где бы поживиться своей любимой дрянью, забрел сюда и вылакал первую попавшуюся бутылку.
— Вы так думаете?
— Да, я так думаю. У Алистера и так с мозгами было туговато, а он и эти крохи угробил желтухой.
Зик тоже встал и завесил скатертью закуток под столом, где отбивала зловещий ритм о доски пола голова Руди. Он не мог больше смотреть на это.
— А вы что здесь делаете? — спросил он Анжелину, удовлетворяя сразу и любопытство, и потребность сменить тему.
— Разве я не говорила, что хочу его убить?
— Я думал, вы не всерьез!
Она в искреннем замешательстве ответила:
— А почему нет? В списке тех, кого бы мне тут хотелось убить, он не первый, но все-таки имеется.
Когда она замолчала, мальчик заметил, что грохот наверху сменился редкими всплесками шума. В дверь на дальнем конце зала никто больше не колотился — оттуда не доносилось ни звука. Хватая ртом воздух, он выдавил:
— Лестница. На лестнице был человек.
— Ага, Иеремия. Здоровый такой, как кирпичная стена. Весь в броне.
— Да, это он. Он… он нормальный?
Принцесса догадалась, к чему клонил Зик:
— Как у всех мужчин, у него есть недостатки, но сюда он пришел, чтобы помочь.
— Кому помочь? Мне? Вам? — Зик метнулся к дверному проему и высунул голову наружу, озираясь по сторонам. — Куда он подевался?
Анжелина протиснулась мимо него в коридор.
— Мне кажется, он здесь ради твоей матери. Она где-то тут, на вокзале. Иеремия! — выкрикнула она.
— Да не орите вы! — шикнул Зик. — Так он здесь ради мамы? Я думал, ее нигде не могут найти!
