Их собственная боль была единственным возможным способом изгнать на время воспоминания о бойне невиновных, которых они увлекли за собой сегодня, о том, что сами они выжили, через боль, которую чувствовали они, через боль, причиняемую мне, ломая меня своей ненавистью ко всему человечеству. Подтягивая колени к груди, закрывая лицо, я пытался защититься от ударов, но от их боли не было спасения.
Наконец кто-то вырубил меня, отправив в слепую темноту.
«Помогите». — Я хотел подняться, пытался подняться, каким-то образом будучи уверен, что все, что я вижу — сон. Я никак не мог оказаться здесь, на сиденье флайера Воуно, распростертый под Киссиндрой Перримид, чьи руки и губы делали со мной то, о чем я только мечтал.
И мое тело никак не могло отвечать ей так полно, так охотно, несмотря на то, что ее прикосновения ко мне были болезненны, несмотря на то, что для меня должно быть невозможным чувствовать такое удовольствие. Мы перестали быть любовниками еще до того, как стали ими, поскольку никогда ничего не происходило.
И потому что сейчас была Мийа.
Но Мийа ушла, оставила меня. Так что я мог наслаждаться сном, чувствовать, как потоки тепла поднимаются по моему позвоночнику, все выше и выше с каждым биением сердца, пока я почти не перестал осознавать пространство вокруг: сиденья, пол, корпус флайера, контрольную панель.
В моем сне во мне обитало беспокойное существо, питающееся моим голодом, постигающее мои знания, выглядывая через мои глаза, чтобы сличить детали и действия, понимая только, как запутанна и как уязвима эта система для того, кто может мыслью изменить ее. Шепча, что крушение одной хрупкой связи в одной лишь молекуле может включить цепную реакцию отклонений, которая будет нарастать и нарастать, как растет сейчас мое желание.
Сейчас, пока мое желание все еще ползет вверх, это будет просто. Никто и никогда даже не заподозрит, что одна лишь короткая вспышка пси-энергии, которой я никогда не управлял иначе, чем в мечтах, включит отсчет времени до надвигающегося крушения. И потом, как удовольствие, граничащее с болью, разрастающееся внутри меня, все взорвется.
«Нет!»
Я проснулся, моргая, сбрасывая остатки сна со своих век, думая увидеть влажный открытый рот в нескольких сантиметрах от моего. Я чувствовал, как вес женского тела все еще прижимает меня к сиденью, как мучительная дрожь возбуждения пробегает по нашим телам. Я попытался вырваться — мои руки оказались скручены за спинкой сиденья. Я задохнулся от боли во всем теле, попытавшись освободиться от пут.
Женское тело прижало меня к сиденью с новой силой, умелым движением прижалось к моему члену, и удовольствие расплавленной струей потекло по моим нервам в мозг. Я попытался отделить свои ощущения от шума в голове, но мой мозг был настолько переполнен различными стимулами, что я не смог различить их. Давно забытые фрагменты прошлого поднимались из своих заросших могил, воспоминания, питающие мои самые темные страхи, мои самые глубокие желания.
«Что за чертовщина творится со мной?»
Тело, прижимающее меня, внезапно соскользнуло, отодвинувшись назад, так что я наконец смог увидеть лицо. Надо мной оказалась Наох, сидевшая, расставив ноги, у меня на коленях, и губы ее были рядом с моим ртом. Она наклонилась, и снова сомкнула их с моими губами, целуя меня долго и глубоко, ловко пользуясь языком. Мое тело ответило ей, вырываясь из пут, подобно животному, в то время как мои руки стремились касаться ее, как она касались меня снаружи, внутри — везде, вливая ручейки в поток удовольствия, струящийся в моем мозгу.
Она была в моем мозгу, контролируя все, что я думал и чувствовал. Насилуя меня мыслями. Я перевел глаза с нее на остальных. Патриоты окружили нас кольцом, их горящие глаза были прикованы к моему лицу, мысли их слились, увеличивая ее волю в дюжину раз.
— Зачем? — выдохнул я.
Наох вытерла рукой губы.
«Затем, что я хотела узнать, что в тебе такого, что сделало полукровку нэшиертах моей сестры. Что такого, чему она не могла сопротивляться, она отыскала в своем враге?» — Она поднялась с моих колен и отступила на шаг, не сводя глаз с моего лица, и хотя она сейчас не касалась меня, я чувствовал ее прикосновения: невидимые руки гладили мое тело, проскальзывая под ремень, лаская меня, трогая меня так, что мне хотелось стонать, но не от боли.
— Я не враг, черт тебя побери! — пробормотал я. — Прекрати! — Но даже умоляя ее остановиться, я чувствовал, как она проверяет все, что я думаю и чувствую. И она отлично знала, как и я, что частичка меня просила ее завершить то, что она начала.
Затем внезапно она ушла. Все прошло: невидимое насилие, мерцание пси-энергии, подобно тысяче свечей в моем мозгу. Без предупреждения я оказался пустым, оставленным, одиноким в темноте. Я застонал, и она улыбнулась.
— Мужчины, — сказала она хриплым от негодования голосом. — Ваши тела живут отдельно от вас. Вы предаете все, чем вы являетесь, все, о чем заботитесь. Это все ничего не значит по сравнению с вашими собственными эгоистическими желаниями. — Она замолчала, и я вспомнил ее любовника Наву, его опустошенный мозг, его тело, изможденное наркотиками.
Вы предаете все, о чем заботитесь. Все мысли и воспоминания внезапно ушли из моей головы, кроме одного: флайер Воуно.
— Господи, нет, — выдохнул я. Наох использовала мое тело, чтобы взломать мой мозг, чтобы я помог ей уничтожить экспедицию. — Что… что я сделал? — прошептал я. — Что мы…
— Ты хочешь знать? — спросила Наох ядовитым голосом. — Ты хочешь увидеть?
«Нет».
— Тогда иди и посмотри сам.
Я почувствовал, как потенциальная энергия двух дюжин мозгов захватывает мое сознание, сминает мою физическую сущность, как клочок бумаги, и растворяет меня.
Я понял, что где бы я сейчас ни очутился, я в воздухе на высоте пяти метров и падаю… Пока я падал, у меня было достаточно времени сообразить, что мне не хочется шлепнуться на землю.
Я шлепнулся. Все мое нутро взорвалось болью.
Я снова очнулся. Мой нос был в запекшейся крови, губы распухли. Я долго лежал, дрейфуя в безбрежном кроваво-красном море. Прошло много времени, и я понял, что красный цвет — это цвет боли…
Я вспомнил свое падение с высоты. Я вспомнил, что я изгнанник. Я вспомнил, что я мебтаку.
Все те частички моего тела, которые не стонали от боли, ушли за пределы боли, и я уже не чувствовал их. Неужели падение парализовало меня или же я просто окоченел от холода?
Холодно… Ветер залезал холодными пальцами в прорехи моей одежды, земля крошилась у меня под головой, тело было ледяным, морозный воздух обжигал легкие. Холодно, как в Старом городе. Но не так холодно, как на Синдере. Холодно.
