На ступенях лестницы появилась молодая женщина, выходившая из воды. Голову её покрывал жёлтый, острый колпачок. Она казалась юношески тонкой, — бело-голубоватая, рядом с грузным очертанием, покрытого мхом, вечно улыбающегося сквозь сон, сидящего Магацитла. Вот, она поскользнулась, схватилась за каменный выступ, подняла голову.
— Аэлита, — прошептал марсианин, прикрыл глаза рукавом и потащил Лося и Гусева с дорожки в чащу.
Скоро они вышли на большую поляну. В глубине её, в густой траве, стоял угрюмый, с покатыми стенами, серый дом. От звездообразной, песчаной площадки, перед его фасадом, прямые дорожки бежали через луг, вниз, к роще, где между деревьями виднелись кирпичные, низкие постройки.
Лысый марсианин свистнул. Из-за угла дома появился низенький, толстенький марсианин в полосатом халате. Багровое лицо его было точно натёрто свёклой. Морщась от солнца, от подошёл, но, услышав — кто такие приезжие, сейчас же приноровился удрать за угол. Лысый марсианин заговорил с ним повелительно, и толстяк, садясь на ноги от страха, оборачиваясь, показывая жёлтый зуб из беззубого рта, — повёл гостей в дом.
Гостей отвели в светлые, маленькие, почти пустые комнаты, выходившие узкими окнами в парк. Стены столовой и спален были обтянуты соломенного цвета циновками. В углах стояли кадки с цветущими деревцами. Гусев нашёл помещение подходящим: «Вроде багажной корзины, очень славно».
Толстяк в полосатом халате, управляющий домом, суетился, лопотал, катался из двери в дверь, вытирал коричневым платком череп, и, время от времени, каменел, выкатывая на гостей склерозные глаза, — тайно устраивал пальцами рожки, огораживался.
Он напустил воду в бассейн и привёл Лося и Гусева, каждого, в свою ванную, — со дна её поднимались густые клубы пара. Прикосновение к безмерно уставшему телу горячей, пузырящейся, лёгкой воды, было так сладко, что Лось едва не заснул в мраморном бассейне. Управляющий вытащил его за руку.
Лось едва доплёлся до столовой, где был накрыт стол множеством тарелочек с печёной рыбой, паштетами, птицей, крошечными яйцами, засахаренными фруктами. Хрустящие, величиной с орех, шарики хлеба таяли во рту.
Кушали крошечными лопаточками. Управляющий каменел, глядя, как люди с земли пожирают блюда деликатнейшей пищи. Гусев вошёл в аппетит и лопаточку оставил, ел руками, похваливал. Особенно хорошо было вино, — белое, отдающее синевой, с запахом сырости и смородины. Оно испарялось во рту и огненным зноем текло по жилам.
Приведя гостей в спальни, управляющий долго ещё хлопотал, подтыкая одеяла, подсовывая подушечки. Но уже крепкий и долгий сон овладел «белыми гигантами». «Они дышали и сопели так громко, что дрожали стёкла, трепетали растения в углах, и кровати трещали под их не по-марсиански могучими телами».
* * *
Лось открыл глаза. Синеватый, искусственный свет лился с потолка, как из чаши. Было тепло и приятно лежать. «Что случилось? Где я лежу?». Но он так и не сделал усилия — вспомнить. «Боже, какая усталость», — подумал он с наслаждением, и снова закрыл глаза.
Поплыли какие-то лучезарные пятна, — словно вода играла сквозь лазурную листву. Предчувствие изумительной радости, ожидание, что вот-вот из этих сияющих пятен что-то должно войти сейчас в его сон, — наполняло его чудесной тревогой.
Сквозь дрёму, улыбаясь, он хмурил брови, — силился проникнуть за эту тонкую пелену скользящих, солнечных пятен. Но ещё более глубокий сон прикрыл его облаком.
* * *
Лось скинул ноги с постели. Сел. Так, сидел некоторое время, опустив голову. Поднялся, дёрнул в бок толстую штору. За узким окном горели ледяным светом огромные звёзды, — незнакомый их чертёж был странен и дик.
— Да, да, да, — проговорил Лось, — я не на земле. Земля осталась там. Ледяная пустыня, бесконечное пространство. Уйти так далеко! Я — в новом мире. Ну, да: я же — мёртв. Ведь я это знаю. Душа моя — там.
Он сел на кровать. Вонзил ногти в грудь, там — где сердце. Затем, лёг ничком.
— Это ни жизнь, ни смерть. Живой мозг, живое тело. Но весь я — покинут, я — пуст. Вот он, вот он — ад.
Он закусил подушку, чтобы не закричать. Он сам не мог понять, почему вторую ночь его так невыносимо мучает тоска по земле, по самому себе, жившему там за звёздами. Словно — оторвалась живая нить, и душа его задыхается в ледяной, чёрной пустоте.
— Кто здесь?
Лось вскочил. В окно бил луч утреннего света. Соломенная, маленькая комната была ослепительно чиста. Шумели листья, свистали птицы за окном. Лось провёл рукой по глазам, глубоко вздохнул. Сердце было тревожно, но радостно.
В дверь опять легонько постучали. Лось распахнул дверь, — за нею стоял полосатый толстяк, придерживая обеими руками на животе охапку лазоревых, осыпанных росою, цветов:
— Аиу утара аэлита, — пропищал он, протягивая цветы.
За утренней едой Гусев сказал:
— Мстислав Сергеевич, ведь это выходит не дело. Летели Чёрт её знает какую даль, и, пожалуйте, — сиди в захолустье. В город они небось нас не пустили, — видели, как бородатый-то, чёрный, насупился. Ох, Мстислав Сергеевич, опасайтесь его. У меня в спальней его портрет висит. Пока нас поят, кормят, а потом что? Пить, есть, в ванных прохлаждаться — за этим, ведь, и лететь не стоило.
— А вы не торопитесь, Алексей Иванович, — сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы, пахнущие горьковато и сладко, — поживём, обсмотримся, увидят, что мы не опасны, пустят и в город.
— Не знаю, как вы, Мстислав Сергеевич, а я сюда не прохлаждаться приехал.
— Что же, по-вашему, мы должны предпринимать?
— Странно от вас это слышать, Мстислав Сергеевич, уж не нанюхались ли вы чего-нибудь сладкого.
— Ссориться хотите?
— Нет, не ссориться. А сидеть — цветы нюхать: этого и у нас на земле сколько в душу влезет. А я думаю, — если мы первые сюда заявились, то Марс теперь наш, русский. Это дело надо закрепить.
— Чудак вы, Алексей Иванович.
— А вот посмотрим, кто из нас чудак. — Гусев одёрнул ремённый пояс, повёл плечами, глаза его хитро прищурились. — Это дело трудное, я сам понимаю: нас только двое. А вот надо, чтобы они бумагу нам выдали о желании вступить в состав Российской Федеративной Республики. Спокойно эту бумагу нам не дадут, конечно, но вы сами видели: на Марсе, у них не всё в порядке. Глаз у меня на это намётанный.
— Революцию, что ли, хотите устроить?
— Как сказать, Мстислав Сергеевич, там посмотрим.
