— К полудню, — сказал Посейдон.
— Вот завтра в полдень и приходи. Будет.
— Сегодня к полудню, — уточнил Посейдон.
— Это уже труднее… — проговорил Гефест. Сложил руки на груди и наклонил голову набок, словно к чему-то прислушиваясь. — Гораздо труднее, — повторил он. — Но, если мешать не станешь, то, может быть, справлюсь.
— За полчаса?
— А что, всего полчаса осталось?
Посейдон помолчал, все так же ласково глядя ему в лицо.
— Нет, не выйдет! — решительно сказал Гефест. — Ну, что ты… Это же еще угли нажечь… Вот если три часа дашь… — неуверенно сказал он.
— Полтора! — Посейдон поднялся, с величавой брезгливостью оглядывая свою тунику.
— Может, тебе одежонку какую? — засуетился Гефест. — Я быстро, туда-сюда… Ишь, как тебя извозило…
— Предпочитаю свою. Значит, полтора часа.
— Ох, не знаю… Постараюсь, конечно, но… И куда такая спешка? Ладно, смертные торопятся — их можно понять, но ты, дядя, у кого позади и впереди — вечность…
— Забот много, — сказал Посейдон. — Вечных забот. И все — неотложные.
— И что за заботы такие, что вот вынь ему да положь трезубец? — пряча глаза, забормотал Гефест. — Или пучины морские долго жить прикажут, если чуть обождать… Тоже ведь, поди, вечны — пучины-то…
— Мои заботы, племянник. Мои!.. Тебе, — Посейдон радушно осклабился, — я больше мешать не буду.
— Понял, — быстро сказал Гефест. — Через два часа приходи.
Уже подойдя к скалистому обрыву над морем, Посейдон остановился и, глянув через плечо, спросил:
— Кстати. Что такое «ложки»?
— «Ложки»? — Гефест пожал плечами. — Первый раз слышу.
— Зато произносишь не первый раз. Ты слуге своему грозил, что переплавишь его на ложки.
— Ах, ложки! Хм… — Гефест дернул себя за бороду и глубоко задумался. — А Демодок его знает, что это такое! — сказал он наконец.
— Ага… — наконец произнес Посейдон, — Демодок… Ладно, работай. Быстро работай — если хочешь, чтобы впереди у тебя была вечность!
Тема: сфероклазм в античных сферах. Иллюстративный материал (фономагнитокопия рабочей записи во время обнаружения эффекта). Массив «К. И.», выборка.
— Странные оговорки, ты не находишь? Сначала час как единица времени, потом ложки…
— Ничего странного: поэты всегда что-нибудь путают.
— Это не просто путаница…
— Знаешь, меня гораздо больше интересует разбитый шлюп. И вулкан на Лемносе.
— Нет, ты все-таки выслушай! Дело в том, что никаких ложек в Древней Греции не было, да и час как единица времени…
— Обыкновенный сфероклазм!
— В античных сферах?
— Ну и что? Насколько я знаю, Гнедич, переводя Илиаду, употреблял не только греческие, но и римские имена богов. А Жуковский в Одиссее рассаживал гостей на лавках вместо кресел и что-то там сравнивал с шелком, которого древние греки не знали. Вот тебе и сфероклазм.
— Ни по Жуковскому, ни по Гнедичу в этом мире не должно быть никаких ложек!
— Вулкана на Лемносе в этом мире тоже не должно быть. Но он есть. И это интересует меня гораздо больше.
— А если все это как-то связано? Вулкан, шлюп, заговаривающийся поэт…
— Юрочка, они все заговариваются. И всегда. Если не веришь, верни его в действительный мир и пообщайся. Только не забудь вернуть бедолагу, когда надоест.
— Именно об этом я и хотел тебя попросить.
— Именно с этого и надо было начинать! Только ты не туда сел — пульт хроностопа правее.
— Не все сразу. Я хочу сделать радиовызов.
— Боже мой, кому?
— Ему. У меня такое чувство, что этот поэт откликнется. Подскажи-ка номер маяка.
— Сумасшедший! Ты перепугаешь его до смерти!
— Номер, Наденька, номер!
— Восемнадцать-бэ-три… Не нравится мне эта затея.
— Мне тоже, а что делать?
— Мужская логика, Юрий Глебович!
— От Надежды Мироновны слышу… Восемнадцатый бэ! Алло, восемна…
(Экспедиция 112-С, античные сферы. Информация широкого доступа.)
— Ну, вот и ветер меняется! — услышал Окиал радостный голос кормчего и заморгал, с трудом возвращаясь к реальности. Последний отзвук аэдовой лиры исчезал за безоблачным морским горизонтом, и небо, казалось, мгновенно очистилось от тучи пепла и сажи… Впрочем, туча была не над этим морем, а над Эгейским, по ту сторону Пелопонеса. И вообще, она была в песне. Хотя…
— Ты очень хорошо пел, Демодок, — сказал учитель, словно угадав его мысли. — Не правда ли, Окиал?
— Да. О да! — Окиал понимающе кивнул и посмотрел на солнце. Полдень был уже близок. Был уже почти полдень, и всего два часа оставалось… Но ведь это же было в песне! — А что будет дальше? — спросил он.
— Не знаю, — буркнул певец. — Я еще не закончил.
— Вот парус поставим и узнаем, — сказал кормчий. — Сушите весла, бездельники! Сейчас за вас поработает Нот! И пошарьте под левой якорной площадкой — там должна быть моя заветная амфора, если вы не распили тайком. Да под левой, а не под правой! Есть? Тащите сюда: сначала угостим певца, а потом пустим по кругу. Ему нужно хорошенько промыть горло феакийским вином, чтобы закончить песню.
— Я продолжу ее через два часа, Акроней, — хмуро сказал аэд. — Не раньше.
— Хорошо, — легко согласился кормчий. — К тому времени, может быть, увидим берега Схерии. Придется опять поработать веслами, и твоя песня будет нам весьма кстати… Ты превосходно поешь, славный аэд, — сказал он, понизив голос. — Но гребцам важен лишь ритм — а слова… Вряд ли они прислушивались к словам, и вряд ли твоя песня поможет нам. Но берег родины мы успеем увидеть.
Два часа прошли в напряженном молчании, и даже заветная амфора не смогла разрядить его. Южный ветер был ровен и бодр, небеса безоблачны, тень Перста почти неподвижно лежала на палубе параллельно бортам. За все это время произошло лишь одно событие, не замеченное никем, кроме Окиала: один из штырей металлического ежа — тот, что был обращен к корме, — вдруг удлинился. А когда Окиал повернул ежа, делая вид, что просто устанавливает его поудобнее, штырь заполз обратно, и выдвинулся другой (на этот раз именно он оказался обращенным к корме). Там, далеко за кормой, на юге, был Лефкас, был мыс Итапетра и было святилище с тремя заряженными ежами.
