Ознакомительная версия.
– Ничего, – шепнул Даниил, – а все-таки Намтара мы вытащили…
Рука Нартова была удивительно теплой. Я сжала ее, словно говоря: если настал час положить душу свою за други своя, то он настал для нас обоих.
Тепло слева от меня разрослось, я даже ощутила щекой это тепло и наконец повернулась. Одновременно повернулся и Нартов.
Не трое было нас на этом пятачке, за круглой прозрачной стеной. Нас было четверо. И четвертый появился внезапно, плечом к плечу с нами, никого не потревожив. Он держал меня за левую руку, Нартова – за правую.
Так становятся в строй, занимая свое место, подумала я сперва, но кто бы мог это быть? Кто не побоялся разъяренного Михаила?
Я покосилась на него и увидела тонкий профиль, чуть наклоненный, как если бы наш неожиданный друг хотел показать смирение перед судьями. Я увидела слегка вьющиеся волосы вдоль щеки, опущенные золотистые ресницы, светлые волоски шелковистой на взгляд короткой бородки, серый холст рубахи – такой же, как на Данииле.
Нас четверо, подумала я, может быть, еще кто-то встанет в строй? Может быть, еще кто-то наберется мужества принять нашу сторону в безмолвном споре с Михаилом? И я осторожно посмотрела на архангела, как бы задавая ему немой, но ехидный вопрос.
На его лице я увидела растерянность – вовсе не подобающую воину в светлых доспехах. Он протянул к нам руку в кольчужное перчатке – и его жест, как мой взгляд, тоже был вопросом.
Все разом стихло. И в этой тишине я осталась без мыслей, без тревоги, без надежды – я просто ощущала свет и тепло. Это было той самой Нечаянной Радостью, о которой как-то рассказывал Даниил…
– На все воля Твоя, – тихо и как-то неуверенно произнес Михаил. И, поднявшись со стула, преклонил колено.
Он стоял, живая доблесть, глядел в землю и прислушивался. Вдруг он поднял голову. Он не произнес ни слова, но на лице его это слово все же появилось – в счастливой улыбке: прощен!
Тишина, накрывшая нас, словно волна – с головой, схлынула. И снова под ногами была твердая земля, но только мелкое скрещенье белых лучей. бивших снизу и державших нас в плену, погасло. И я поняла, что суда больше нет.
– Что это? – спросила я непонятно кого.
– Это бывает, и бывает часто, – ответил Даниил. – «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
– Так это?..
– Да.
* * *
Богуш стоял в прозрачной светящейся колонне такой, каким его выхватили из бренного мира: в потертых и грязных джинсах, в клетчатой, расстегнутой до пупа рубахе и в синей с малиновым куртке от дешевого спортивного костюма, раздобревший на жареной картошке до того, что живот перевешивался через низко сидящий на бедрах ремень. Картошку тоже не забыли – в одной руке у Богуша была базарная кошелка, куда аккурат вмещалось десять кило, в другой – мешок с прочей едой и пузырем дешевого местного пива.
Если бы сотрудники прокуратуры, которую он так нелепо оставил, увидели его сейчас – иные глазам бы не поверили, а прочие просто не признали в неряшливом запойного вида дядьке седовласого аристократа.
Однако Двенадцать смотрели на него без всякого удивления.
– Папа! – раздался удивленный возглас. Богуш резко повернулся и увидел Герку.
Сын стоял в такой же светящейся колонне, словно на вмонтированном в пол сильном прожекторе. Однако граница светового потока оказалась материальной – оба устремились друг к другу, и обоих не пустила незримая, но ощутимая округлая стенка.
Герку тоже выхватили таким, каким застали – в несвежей футболке, в спортивных штанах и домашних тапочках, взъерошенного и обалделого после бессонной ночи, проведенной за компьютерами. Очевидно, в момент переноса он судорожно сжал то, что было в руке, и все еще не отпускал. Судя по свисавшему тонкому черному хвосту с металлическим кончиком, это была компьютерная мышь. Другой рукой он оторопело ощупывал прозрачную стенку.
– Погоди, сынок, погоди, сейчас я во всем разберусь! – крикнул Богуш и обвел взглядом помещение, в которое попал.
Оно было невелико и имело вид зала судебных заседаний – длинный непокрытый стол, за которым помещалось двенадцать человек, перед столом пустое пространство, по обе стороны которого возвышались световые колонны, и несколько дощатых лавок, сейчас – пустых. Где в этом помещении двери, Богуш не понял, да и нужны ли они тем, кто переносит подсудимых по воздуху и сквозь стены, как перенесли Герку?
– Я хочу знать, на каком основании! – пытаясь возродить в себе прежнюю вальяжную уверенность, произнес Богуш. И осекся – двенадцать невольных улыбок лучше всяких слов дали ему понять, как глупо прозвучал этот вопль про основания.
Он, прищурившись, оглядел тех, кто сидел за столом. Это были мужчины разного возраста и разного роста, двое – в очках, одетые кто в серую, с расстегнутым воротом рубаху, кто – в серый же свитер с высоким горлышком, один и вовсе был в каком-то древнем восточном головном уборе вроде чалмы, длинный край которой свешивался справа на грудь и закидывался за левое плечо. И дрожала над ними в воздухе серебряная пыль, словно подсвеченная идущими откуда-то снизу лучами.
– На основании Божьего суда, – сказал тот, кто сидел в середине стола, тощий, горбоносый.
– Рано или поздно вас должны были призвать, – добавил его сосед, немолодой, с седым ежиком и большими светлыми усами.
– Суд? – Богуш ненадолго задумался. Он был атеистом по воспитанию, но в последнее время всякого наслушался от людей, опять же – недавно, очень смущаясь, он вошел в церковь и поставил Богородице свечку за сына. Так что вслух проповедовать отсутствие Бога и соответственно Божьего суда он не стал. Но – за что?
Богуш первым делом подумал про те многочисленные конверты, которые он получал в бытность свою тружеником прокуратуры. Но при чем тут Герка?
– Хорошо, – сказал Богуш и поставил у ног кошелку с пакетом. – В чем меня обвиняют? И имею ли я право на защиту?
– Всякий имеет право на защиту, – согласился горбоносый. – Но тебя никто не обвиняет. Речь вот о нем.
Сухой палец показал на колонну, в которой стоял Герка.
– Не по-нял, – отчетливо произнес Богуш. – Ребенок из дому не выходит, сидит головой в мониторе, он просто физически не мог совершить никакого правонарушения.
– Правонарушения он действительно не совершал, – согласился горбоносый. – Это скорее была попытка совершения правоосуществления.
– Попытка чего? – Богуш точно знал, что второго слова ни в каких документах не сыскать.
– Герман, объясни отцу, чем ты занимался последние четырнадцать месяцев, – сказал горбоносый. – Объясни, объясни. Очевидно, он этого действительно не знает.
Ознакомительная версия.
