Мать сказала мне, что у тебя есть женщина-рабыня, под чье влияние ты подпал. Лутерин, ты Шокерандит, и ты должен быть сильным. Необходимо избавиться от этой рабыни и жениться на Инсил Эсикананзи, как было договорено со дня твоего рождения. У меня нет сомнений, что ты должен подчиниться этому договору. Должен подчиниться не ради меня, но ради свободы и Сиборнала.
Лутерин усмехнулся.
— И что это будет за свобода? Инсил ненавидит меня, я уверен, а для тебя все это лишь политика. Сегодня мы живем по таким законам, что о свободе и речи быть не может.
Впервые с начала их разговора Лобанстер пошевелился. Это был простой жест — он лишь убрал руку с горла, чтобы протянуть ее к Лутерину:
— Верно, у нас суровые законы. Это понятно. Но без законов ни при каких обстоятельствах нет свободы. Без суровых законов, сурово же исполняемых, мы погибнем. Точно так же, как уже погиб без законов Кампаннлат, хотя климат там не такой суровый, как у нас в Сиборнале. Под ударами приближающейся Великой Зимы Кампаннлат рухнул. Но Сиборнал должен устоять.
Позволь напомнить, любезный сын, что Великий Год насчитывает тысячу восемьсот двадцать пять малых лет. И этот Великий Год закончится через пятьсот шестьдесят с небольшим лет, когда наступит время самых сильных холодов, в момент зимнего солнцестояния, когда Фреир будет от нас дальше всего.
До тех пор мы должны превратиться в железо. Обычные люди в эту пору не выживут. Со временем чума уйдет, и жить станет немного легче. Нам, жителям Харнабхара, это известно с самого рождения. Предназначение Великого Колеса — провести нас через тяжелые времена, чтобы мы снова могли выйти к свету и теплу...
Но Лутерин возразил, хотя и более спокойно:
— Я согласен с тобой, отец, Колесо поддерживает нас, именно так, как ты говоришь. Но согласись, сожжение первосвященника Чубсалида, величайшего из деятелей церкви, подвергающейся сейчас общим гонениям, этого святого и мудрого человека, есть жестокое злодеяние.
— В Колесе заключено главное противоречие, вот в чем соль, — Лобанстер издал горловой звук, напоминающий смех, и его зоб сотрясся под черным шелком. — Бессмысленное противоречие. Колесо не может спасти всю Гелликонию. Колесо не сможет спасти даже весь Сиборнал. Это просто сентиментальная достопримечательность. Колесо действует должным образом только тогда, когда в нем заключены убийцы и преступники. Колесо вступает в противоречие с научными принципами олигархии. Законы олигархии, и только они одни, могут дать нам возможность пережить Вейр-Зиму, которая уже занесла свой ледяной меч над головами наших детей. Вот почему церковь подлежит уничтожению. И первый шаг в сторону этого уничтожения — запрет занятий пауком.
И снова Лутерин не смог найти слов.
— И ты привел меня сюда, чтобы все это сказать? — спросил он наконец.
— Мне не хотелось, чтобы кто-то посторонний слышал наш спор. Меня тревожит твое пренебрежение законами касательно паука и уничтожения фагоров, насколько я понял со слов Эванпорила. Не будь ты моим сыном, мне пришлось бы убить тебя. Ты понимаешь это?
Лутерин лишь кивнул и уставился в земляной пол конюшни. Как в детстве, он не мог найти в себе сил взглянуть отцу в глаза.
— Ты понимаешь?
Лутерин все еще не мог говорить. Потрясенный, он испытывал острое отвращение к такому откровенному пренебрежению его чувствами, которое проявлял отец.
Утерев блестящий лоб, Лобанстер прошел через комнату к столу, где вместе с другой упряжью лежала седельная сумка. Отец отстегнул пряжку, и из сумки выпал рулон листовок, которыми та была переполнена. Взяв одну из листовок, он протянул ее сыну.
Вздохнув, Лутерин взял бумагу. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять ее смысл, прежде чем он выпустил ее из рук, на пол. Листок, плавно скользя, улетел в угол комнаты. Черным по белому в листовке описывались новые меры по обузданию чумы, а именно — любой человек, чье тело подверглось метаморфозам в результате болезни, подлежит уничтожению. Приказом олигарха. Лутерин не сказал ничего.
Тогда заговорил отец.
— Ты понимаешь, что, если ты не станешь мне повиноваться, я не смогу тебя защитить? Это не в моих силах.
Когда наконец Лутерин поднял на отца глаза, в его взгляде была печаль.
— Я всегда повиновался тебе, отец. Всю свою жизнь я поступал так, как ты хотел — как подобает послушному сыну. Я всегда был — и наверняка не заслуживал большего — лишь твоей собственностью. Я не сомневаюсь, что осознание чего-то подобного заставило Фавина свести счеты с жизнью, бросившись с обрыва. Но сегодня я не стану повиноваться тебе. И не только ради себя. Не только ради веры или ради государства. Ведь, как бы там ни было, это лишь абстракции. Я не стану повиноваться тебе ради тебя самого. Потому что то ли приближение Зимы, то ли влияние олигархии свели тебя с ума.
Щеки отца запылали зловещим румянцем, но глаза остались подобными светлому камню, как всегда.
Схватив со стола длинный черный сапожный нож, он протянул его сыну.
— Возьми, нож, глупец, и ступай за мной наружу. Там ты увидишь, кто из нас сошел с ума.
Снаружи валил густой снег, свиваясь серыми вихрями в закоулках поместья, словно торопясь как можно быстрее намести сугробы вровень со стенами. Телохранители отдельной группой ждали возле крыльца, засунув руки за пояс и притопывая, чтобы согреться. Около них стоял лойсь, все еще под седлом, рядом — встревоженный всадник. Прямо перед ними громоздилась гора мертвых фагоров; двурогие были забиты уже давно: снег падал на них и не таял.
Сбоку от наружных ворот на высоте больше человеческого роста из стены торчали несколько ржавых крюков. На крюках в петлях висели четыре мертвеца, трое мужчин и одна женщина. Все были раздеты.
Лобанстер толкнул сына в спину, заставил идти вперед. Прикосновение отца обжигало, подобно огню.
— Срежь этих мертвецов и взгляни на них. Посмотри, в каких чудовищ они превратились, а потом скажи, верно ли поступила с ними олигархия. Иди.
Лутерин двинулся вперед. Казнь состоялась совсем недавно. На искаженных лицах казненных еще не замерз пот. Все четверо перенесли жирную смерть, и тела их изменились.
— Закон создан для того, Лутерин, чтобы ему повиновались. Общество основано на законах, а без общества люди превращаются в животных. Мы поймали этих четверых сегодня по пути в Харнабхар и повесили их, потому что таков закон. Они умерли во имя выживания общества. И ты продолжаешь считать, что олигархия безумна?
Лутерин ничего не ответил, и отец сурово продолжал:
— Иди же, срежь их, взгляни на муку в их лицах и спроси себя, готов ли ты к такой жизни? И когда к тебе придет ответ, ползи на коленях ко мне.
