Твое тело меняется, а с ним и мысли, и запас воспоминаний, и верования, и взгляды, и реакции. Ты никогда не был одним и тем же.
Когда же — если ты, творение, — вернешься к Творцу, ты тоже подвергнешься перемене. Уже последней перед тем, как стать неизменным. Он неизменен, ибо ему нет нужды меняться. Он совершенен.
— Чушь! — ответил Фрайгейт, покраснев и сжав кулаки. — Я хочу жить вечно, будучи самим собой, хотя бы и несовершенным. Стремясь при этом к совершенству. Пусть оно и недостижимо! Все дело в стремлении к нему — это оно помогает нам выносить невыносимую порой жизнь. Я хочу быть собой всегда, вечно! Как бы я ни менялся, есть во мне нечто неизменное, душа или что-то еще, что противится смерти, отвергает ее, считает чем-то неестественным. Смерть — это оскорбление действием, самая мысль о котором не укладывается в голове.
Если Творец строит относительно нас какие-то планы, почему он не поделится ими с нами? Неужто мы так глупы, что не поймем? Сказал бы прямо! Книги, которые пишут пророки, провидцы и ревизионисты, заявляющие, что сам Бог вдохновил их на это, — все сплошная ложь! Никакого смысла в них нет, и одна противоречит другой. Разве Бог может делать противоречивые заявления?
— Они лишь кажутся противоречивыми, — сказал Нур. — Когда ты достигнешь высшей стадии мышления, ты поймешь, что эти противоречия совсем не то, чем тебе представлялись.
— Тезис, антитеза и синтез — это хорошо для человеческой логики! Но я стою на том, что нельзя оставлять нас в неведении. Нужно ознакомить нас с Планом. А тогда мы посмотрим, согласиться с этим Планом или отвергнуть его!
— Ты все еще находишься на низшей стадии развития и не желаешь двигаться вперед, — сказал Нур. — Вспомни о шимпанзе. Они достигли определенного уровня, но дальше так и не пошли. Они сделали неверный выбор, и…
— Я не обезьяна! Я человек, мыслящее существо!
— А мог бы стать кем-то большим.
Они пришли к следующей площадке — уже не с шахтой, а с огромной аркой, за которой оказался зал, поразивший всех своими размерами. Он был добрых полмили в длину и ширину, и в нем стояли тысячи столов с приборами неизвестного назначения.
Сотни скелетов валялись на полу, а еще сотни сидели за столами, упираясь костями ног в пол. Смерть поразила их внезапно и всех разом.
И ни на ком ни клочка одежды. Люди, проводившие здесь какие-то эксперименты, работали обнаженными.
— Члены Совета Двенадцати, допрашивавшие меня, были одеты, — сказал Бартон. — Возможно, они оделись, чтобы не оскорблять мою скромность — что показывает, как мало они меня знали. А может, правила обязывали их одеваться во время заседаний.
Кое-какая аппаратура на столах еще работала. Рядом с Бартоном находилась прозрачная сфера размером с его голову. На вид в ней не было никаких отверстий, однако большие разноцветные пузыри поднимались из нее к потолку и лопались там. Рядом со сферой стоял прозрачный куб, в котором с выходом пузырей вспыхивали какие-то знаки.
Все тихо переговаривались о странностях этого места. Когда они прошли с полмили, Фрайгейт сказал:
— Поглядите-ка! — Это относилось к креслу на колесах, стоявшему в широком проходе между столами. На сиденье лежали куча костей и череп, а кости ног покоились на подножке.
ГЛАВА 47
Кресло, очень мягкое, было покрыто тканью с узором из тонких, зигзагообразных линий, бледно-красных и бледно-зеленых. Бартон небрежно смахнул кости с сиденья, вызвав протест со стороны Грумз, и сел, заметив вслух, что кресло приняло очертания его тела. В конце его массивных подлокотников имелись большие металлические круги.
Бартон осторожно нажал на черную середку белого диска справа. Ничего не произошло.
Но при нажатии на центр левого круга оттуда вышел длинный, тонкий металлический стержень.
— Ага! — Бартон медленно потянул стержень на себя.
— Под креслом загорелся свет, — сказал Нур.
Кресло бесшумно поднялось на несколько дюймов над полом.
— Нажми на передний край правого диска, — посоветовал Фрайгейт. — Может, так регулируется скорость.
Бартон нахмурился — он не любил, когда ему указывали, что делать. Однако все же послушался. Кресло стало очень медленно подниматься к потолку.
Не обращая внимания на восклицания и новые предложения, Бартон поставил рычаг точно по центру. Кресло двинулось вперед по горизонтали. Бартон прибавил скорость, потом отвел рычаг вправо. Кресло повернуло в ту же сторону, не меняя плоскости движения и не кренясь, как сделал бы самолет, и направилось к дальней стене. Поводив кресло вверх и вниз, крутнув его несколько раз и доведя его скорость миль до десяти в час, Бартон совершил посадку.
Он улыбался, и его черные глаза возбужденно блестели.
— Может, эта штука поднимет нас по шахте? — крикнул он. Фрайгейта и еще некоторых демонстрация не удовлетворила.
— Оно, наверно, способно двигаться гораздо быстрее, — сказал американец. — И что будет, если остановишься внезапно — вылетишь из кресла или нет?
— Сейчас проверим. — Бартон поднял кресло на несколько дюймов и послал его, набирая скорость, к дальней стене в полумиле от них. В двадцати ярдах от нее он убрал руку с правого диска Кресло сразу замедлило ход, но не настолько резко, чтобы пассажир мог вылететь. В пяти футах от стены оно остановилось Вернувшись, Бартон сказал:
— В нем, наверно, имеются разные датчики. Я пытался протаранить им стену, но оно не пошло.
— Отлично, — сказал Фрайгейт. — Попробуем его в шахте. Но что, если этик наблюдает за нами? Возьмет и отключит энергию. Тогда мы разобьемся или застрянем между этажами.
— Будем подниматься по одному. Один выходит на очередном этаже, за ним следует другой. Этик сможет захватить врасплох только одного из нас, и остальные тогда будут предупреждены.
Про себя Бартон думал, что Фрайгейт несколько преувеличивает, но не мог не признать, что тот рассуждает здраво.
— Оба кресла, которые находятся здесь, — продолжал американец, — должны были двигаться, когда их пассажиры погибли. Что же их остановило?
— Автоматика, наверно, — протянул Бартон.
— Ну и отлично. Сядем каждый в свое и попрактикуемся в управлении. А что потом? Вверх или вниз?
— Попробуем сначала подняться на верхний этаж. Мне сдается, что штаб, нервный центр башни, находится там.
— Раз тебе так сдается, надо ехать вниз, — ухмыльнулся Фрайгейт. — Ты ведь— точно Мосейлима — что ни предскажешь, все получается наоборот.
Фрайгейт не упускал случая подцепить его. Этот парень слишком много знал о земной жизни Бартона, о его неудачах и провалах.
