Неохристианство показалось мне скучным.
Я уже совсем было отчаялся как вдруг мне зверски повезло.
Я сразу понял, что это тип не из здешних. Он был чересчур жизнерадостен и достаточно неопрятен.
Я распахнул перед ним дверь, наступив на ногу какому-то майору. Благополучно миновав секретарей, мы предстали перед директором. Я инстинктивно отступил за спину рослого парня в хаки.
— Наконец-то! — воскликнул директор. — Садитесь. Рассказывайте, доктор.
Доктор поставил на стол чемодан и вынул из него небольшой сверкающий никелем и стеклянными трубками аппарат.
— И это все? — спросил директор.
— Это модель. — Доктор энергично потер руки. — Действующая модель, сэр! Сорок киловатт энергии — и я остановлю время на континенте.
Доктор радостно засмеялся.
— Я работал над этим вопросом десять лет. И у меня не было времени повеселиться. Ха-ха!.. Зато сегодня я могу остановить время!..
— Скажите, — перебил его директор, — а если остановить время в Штатах, то там, у них, оно будет идти?
— О да, сэр! Оно будет идти и даже прыгать.
— Прыгать? Нет, это нам не подходит.
К столу тихо подошел еще не старый, но уже лысый мужчина в очках. Форма полковника сидела на нем мешковато. Он состроил гримасу, которая должна была означать улыбку, и произнес:
— Мы должны остановить время у них, сэр.
— У кого — “у них”?
— У красных, сэр. Мы остановим у них время и сразу обгоним их и по космосу и по бомбам. Мы сможем сделать миллионы, нет, миллиард бомб, сэр. Так, чтобы хватило на каждого красного.
Директор просиял.
— Не увлекайтесь, Доббер, — он повернулся к доктору, — Скажите, доктор, а вы делали бомбу?
Сзади щелкнула дверь.
Тут я, не выдержав, выскочил вперед, хлопнул доктора по плечу и убежденно воскликнул:
— О да, сэр! Мы делали их дюжинами. Мм делали их по сто штук в неделю. Но сейчас — машина!.. — и я протянул руку к столу, — Время!.. — и я сделал жест двумя руками сразу.
Тут доктор, в свою очередь, хлопнул меня по плечу и воскликнул:
— Время, конечно, время! Время — деньги! Не будем медлить. Я продемонстрирую вам, джентльмены, — и он схватился за самый блестящий и длинный рычаг своей машины.
У директора посоловели глаза от страха. Он дернулся, как паралитик, и проскрипел:
— Постойте, доктор! М… М-может быть, вы сначала объясните, как работает ваша машина?
— Конечно, доктор, — сказал я и отошел на всякий случай подальше.
Доктор вышел на середину комнаты и стал в позу. Теперь он говорил спокойнее.,
— Я работал над этим вопросом десять лет. Я начинал на пустом месте. Я не нашел у предшественников ни одной дельной мысли, кроме теории о прерывистости времени. Но я нащупал эти крупинки, мельчайшие неделимые атомы времени. Я определил энергию их связей и сделал генератор такой же частоты. Вы знаете, что такое резонанс? Я излучаю энергию на частоте колебания атомов времени и нарушаю их равновесие. Я могу разрушить их порядок, превратить его в хаос, и тогда время остановится. Генератор работает искривленным лучом, так что можно остановить время в любой части земного шара, Расчеты не займут и двух дней.
У меня перехватило дыхание. Это была сенсация века! Это было интереснее атомной бомбы!.. Я уже видел заголовки на первой странице: “Триумф американской мысли!”, “Время — свободному миру!”, “Красных — в палеолит!”, “Доктор тасует века, как карты!” Оставалось благополучно отсюда выбраться. Я понимал, что попал на секретное совещание и теперь мог рассчитывать только на суматоху и собственную ловкость.
А события развивались все стремительней. Эти парни в хаки оказались деловыми людьми. Они уже обсуждали практическую сторону дела.
— Я добился потрясающей четкости передачи, — хвастал доктор. — Искажения времени не могут распространиться дальше орбиты Луны.
— Поразительно! — пролепетал какой-то толстяк.
— Позвольте, — вмешался Доббер, — мы, остановили у. них время. А на нас это не отразится?
— Пустяки, — ответил доктор. — Я добился изумительной локальности излучения. Конечно, в пределах планеты, я это допускаю, могут быть разрывы и смещения времени…
— Как?! — воскликнул Доббер.
— Как?! — повторили хором парни в хаки.
— Что вы хотите этим сказать? — поднялся директор.
— Пустяки, — снова воскликнул доктор. — Не пройдет и полугода, как все станет на свои места. Зачем волноваться? Утро, день, вечер… Разве вам не надоело это унылое постоянство? Моя машина… — он потянулся к какому-то рычагу, но Доббер поймал его за локоть.
— Позвольте, позвольте, — назойливо шамкал толстяк. — А это не опасно для жизни?
— Ничуть, — ответил доктор. — Разве что вас похоронят раньше, чем вы умрете.
Доббер выскочил вперед.
— Доктор прав. Что за малодушие, коллега? Дело идет о борьбе с коммунизмом. Красные у нас в руках. Нельзя упускать такой шанс. Мы обязаны рискнуть во имя цивилизации и прогресса.
В комнате воцарилась тишина. Я догадался, что присутствующие переваривают мысль о своей исторической миссии.
— Джентльмены, — сказал директор, — вопрос решен… Через час я буду докладывать совету концернов. Опыт готовим на послезавтра. Потом можно будет поставить в известность конгресс.
— О’кэй! — ответил директор.
— О’кэй! — рявкнули парни в хаки.
— О’кэй… — пробормотал я и на четвереньках, прячась за креслами, пополз к. дверям.
По коридорам я мчался как спринтер, скоростной лифт показался мне слишком медлительным. По дороге в редакцию полиция трижды фотографировала мое авто. Стрелка спидометра сломалась, не выдержав перегрузки.
Я схватил редактора за манишку и прохрипел:
— Снимайте первые четыре полосы, — потом упал в кресло и простонал из последних сил: — Стенографистку!..
Шеф был опытный газетчик. Через минуту он отпаивал меня виски. Возле двери уже дожидались, держа наготове карандаши и блокноты, две хорошенькие девочки.
Я диктовал больше часа. Тем временем шеф договаривался с издательством, чтобы тираж номера увеличили в двадцать четыре с половиной раза. Потом он связался с авиакомпаниями. С нас содрали три шкуры, но теперь мы были уверены, что не позже завтрашнего утра нас будет читать весь свободный мир.
Я глотал бутерброды и лихорадочно соображал, кому из конкурентов можно выгодно продать сенсацию. Но меня заперли в кабинете и отключили телефоны.
Я удрал через мусоропровод.
До утра я мотался по редакциям и заработал больше, чем за всю свою жизнь. Телеграфировать в Европу было бесполезно. Все равно меня кто-нибудь уже опередил. Я смертельно устал. Устал до такой степени, что даже обрадовался, когда застрял в лифте между этажами какого-то небоскреба.
