Я просыпался и засыпал, просыпался снова, не зная, сколько раз, теряя отсчет времени. Наконец я открыл глаза — мне показалось, что я слышу детский смех. Я лежал, неуверенно прислушиваясь, пока не услышал его снова: он доносился из темной комнаты за дверью-аркой, где были гнезда таку. Я услышал шаги, неровный топот детских ног.
Я медленно сел, ожидая, что во мне снова взорвется боль. Да, все у меня еще болело, но совсем не так, как раньше. Я взглянул туда, где рядом со мной спали Мийа и Джеби, ожидая, что это место окажется пустым. Мийа спала, но Джеби не было.
Я уставился в пустое пространство за ней. До меня снова донесся детский смех. Я обернулся, всматриваясь в прореженную пятнами света темноту внутренней комнаты. Все, что я мог увидеть, — это двигающиеся тени. И затем я сделал то, что так давно не делал — не мог делать: я открыл свой мозг, неуверенно протягивая нити мыслей в поисках Джеби, пытаясь вспомнить ощущение его присутствия, которое всегда появлялось в моей голове вместе с мыслями Мийи.
Джеби. Это был Джеби — смеющийся, свободный в движениях, как любой другой маленький мальчик, словно и не было у него никаких неврологических повреждений, словно он никогда не был пленником своего тела и ему никогда не нужна была помощь Мийи, даже чтобы двинуть пальцем.
Сейчас она не помогала ему. В его мозгу не было и следа ее контроля. Но все же он думал о ней, как думал я, но это были просто его собственные мысли, не тянущиеся нитью в ее мозг.
Я встал, борясь со слабостью, все еще не в состоянии поверить, что не сплю. Я сделал шаг, другой по направлению к двери, осторожно доверяя свой вес полу. Ко мне пришло сомнение в том, что это место в действительности существует, что я, что все мы не просто призраки. Ходящие, дышащие, смеющиеся. Боль пронзала меня с каждым шагом, но больная нога выдерживала мой вес, и все другие части тела делали то, что от них требовалось, шаг за шагом. Я дошел до двери, тронул рукой ее твердый косяк. У меня все еще не было уверенности, что за дверью я увижу Джеби.
Но он был там, в длинном зале, в котором смешивались свет и тени. Он бежал за таку, который летел, бросаясь из стороны в сторону. Другие таку пищали и летали вокруг него как листья на ветру, радуясь игре.
«Джеби». — произнес я не голосом, а мысленно.
Он остановился, неловко пошатнувшись, чтобы взглянуть на меня, как будто услышал мою мысль. Затем он развернулся и устремился ко мне с сияющей улыбкой на лице. Я понял, что мы действительно все умерли и я всю жизнь ошибался, думая, что небес не существует.
Он столкнулся со мной, заставив меня поморщиться от боли, его маленькое тело было таким же материальным, как стена, благодаря которой я не упал на пол.
— Кот! — сказал он. — «Кот!»
Я услышал, как мое имя отражается эхом внутри и снаружи моей головы. Странное чувство охватило меня, и я подхватил Джеби на руки. Если это жизнь после смерти, то ничто не может доказать, что она не реальна.
— Мамочка!
Я повернулся, сильнее прижимая его к себе, и увидел Мийю, сидящую на своем спальном коврике, улыбающуюся нам. Она вошла в комнату и обняла нас.
«Мы не призраки, нэшиертах, — возразила она. — Намастэ».
Мы едины. Не сразу я позволил себе говорить, точнее, думать, так как сейчас мне можно было говорить мысленно, и все меня услышат.
«Джеби ходит, ходит сам. — Мне это все еще казалось нереальным. — Как это возможно?»
«Тут есть ки — ритмы, которые чувствуют ан лирр: движение воздуха, линии электромагнитного поля. Там, где формируются определенные узоры, ан лирр думают об определенных вещах. Мы называем эти места шуи. То место, куда перенесла нас ойазин, чтобы мы увидели наш Путь, является одним из них. Она рассказала мне, что здесь был построен монастырь, потому что здесь ан лирр думали об исцелении».
Я чувствовал, что она пытается показать мне все как можно понятнее. Даже мыслями ей было тяжело объяснить мне концепцию, чуждую всему моему предыдущему опыту.
В мое сознание проник созданный ею образ тела как биоэлектрической системы, подобной системе биохимической. Она сознавала, что большая часть человечества не видит и половины составляющих того, что делает живое существо живым. Я увидел тело уподобленным органическому компьютеру, почувствовал, как она поймала этот образ и показала мне организм космопорта, когда он становится большим, нежели просто сумма его частей, как ан лирр.
Таку кружился над нашими головами. Джеби поднял руки вверх, и таку сел на его пальцы. Я замер, когда он опустил его на уровень глаз, но таку отреагировал на меня только взглядом опаловых глаз и вскарабкался по руке Джеби на его плечо, где и уселся.
Я глубоко вздохнул и последовал за Мийей через комнату, где у потолка гнездились таку. Джеби пошел за нами, таку рискованно балансировал на его маленьком плече. Я удивился тому, что пол комнаты был чистым, словно даже таку признавали это место священным и не гадили на пол.
За комнатой начинался один из тех извилистых коридоров, которые предпочитали гидраны, возможно, по эстетическим соображениям, или же потому, что если им необходимо быстро добраться до какого-либо места, они могут телепортироваться. Мне все еще было больно просто держаться прямо, но сейчас, по крайней мере, не надо было никуда спешить. Я понял, что вся моя жизнь до этого момента проходила в постоянной спешке. Сейчас я не мог понять почему. Здесь, казалось, даже мысли текли медленно, мой мозг впитывал каждую деталь строгого изящества монастыря: то, чем он отличался от Зала совета, то, в чем он был схож с ним. От моих чувств не ускользало ничего, словно я был одновременно везде, как ан лирр.
Мийа шла рядом со мной, наши тела соприкасались, я чувствовал, как она следит за моими шагами и за шагами Джеби. Вдоль коридора располагались двери. Большинство старых, с выпуклыми металлическими украшениями дверей было распахнуто, а за ними видны были маленькие скромные комнатки, напомнившие мне о Бабушке.
Мне не хотелось продолжать эти воспоминания, и я шел, глядя прямо перед собой. Мийа ввела нас в большую комнату. Комната была пуста, как и предыдущие, в ней гулко отдавались наши шаги. На дальнем ее конце я заметил открытый балкон, за которым проглядывало небо.
Я удивился, что в здании не было холодно. Я хорошо помнил, как холодно было снаружи. Когда мы ступили на балкон, я ощутил мягкий шелест защитного поля, и понял, что где-то здесь все еще функционируют без чьего-либо вмешательства гидранские установки возрастом в несколько веков.
Но, подойдя к ограждению балкона, я забыл даже об этом. Храм стоял на уступе стены в половину высоты соседней отвесной стены, в расщелине того самого нетронутого рифа, для исследования которого прибыла экспедиция Киссиндры. Я взглянул вниз и снова поднял глаза, пока прогрызенные рекой ущелья под нами не успели полностью запечатлеться в моем мозгу. Стены монастыря сливались с горной стеной над нами, невообразимый пейзаж разрушающейся матрицы рифов окружал нас. Я глубоко вздохнул, впитывая эту красоту, осматривая горизонт в поисках силуэта Тау Ривертона или какой-нибудь детали оставленного нами мира.
