Пролог: За семь дней до начала — двадцать пятое марта…
Проект Re — это проект по выведению нового поколения идеальных людей. Такие люди должны превосходить обычных людей в любом показателе, будь то умственные способности, физическая сила или социальные навыки. Изначально планировалось, что такие люди займут места в правительстве и, благодаря взращённому в них рациональному мышлению, станут такими правителями, которым будет чужда собственная выгода и желания, а процветание народа будет возведено в абсолют.
Но так было лишь изначально…
Сейчас наша страна впервые за сотни лет в непостижимом упадке: мы отстаём во всех отраслях, начиная от экономики, заканчивая военным делом. Если так пойдёт дальше… мы падём.
Последний козырь, который у нас остался — это научная отрасль и этот проект. Сейчас надежда всей страны лежит на наших плечах и на плечах подопытных, которым нет и шестнадцати…
Да, о моральной стороне вопроса даже не стоит думать, все участвующие в этом эксперименте подопытные были тут со своего рождения: они ни разу не выходили из специально созданных для них комнат; они ни разу не видели солнца; они не знают, что такое семья — для них это просто звук. А всё, что они делают изо дня в день — это совершенствуются. У них, конечно, есть перерывы на естественные нужды, но они настолько минимизированы, что это даже трудно учитывать.
Немногие выдерживают, ведь они простые дети… Но даже если вам кажется это неправильным, я не в силах что-либо сделать.
Всё же я тут лишь научный сотрудник пусть и не последний, над нами стоят военные и правительство, которые пресекают любое вмешательство, не связанное с улучшением подопытных. А те, кто пытались перечить, не важно будь то учёный или подопытный, — быстро устранялись. И единственное напоминание, оставшееся о них — пустые комнаты.
— Привет № 2013, — поздоровался со мной мой коллега, № 2070.
В этой лаборатории запрещены имена. Их нет ни у кого: ни у учёных, ни у подопытных, ни у военных. Если честно, я не знаю, с чем это связано, я всего лишь один из преподавателей высшей математики и исследователей одновременно, да и беспокоит меня это мало. Возможно, так сделали, чтобы подопытные не ощущали себя неполноценными.
— Привет, — поздоровался я в ответ. — Были какие-то инциденты? — спросил я на всякий случай.
Всё же, чаще всего, когда что-то подобное происходит об этом в миг узнаёт почти весь комплекс, а в последнее время ничего такого не было слышно.
— Да вроде бы нет. Хотя… — он задумался, — вроде как, № 0947 немного бунтовал.
— И от чего же?
— Хотел, чтобы увеличили время на чтение книг.
Услышав это, я тяжело вздохнул.
Его вполне можно понять, книги тут для подопытных — это единственное развлечение. Но, к сожалению, даже такую на вид мелкую просьбу мы не можем исполнить, ведь их жизнь буквально расписана до минут.
— Чем всё закончилось? — спросил я, хотя уже знал ответ, ведь подобное случалось раньше.
И даже в будущем, если это место так же, как и сейчас, будет существовать, то вряд ли что-то поменяется…
— Да как всегда, — пожал он плечами, — повязали его, а после наказали.
Наказания здесь заслуживают отдельного внимания. К примеру, одно из них таково: провинившегося подопытного заводили в небольшую комнату средней освещённости с устройством выполняющую функцию электрического стула. Оно не летально для человека, но тот, ком его применяют, испытывает невероятную боль… После фиксации рук и ног жертвы, персонал покидал помещения и перемещался в смежную комнату за стеклом. Далее проходило само наказание, длившееся около пяти минут. Думаю, не стоит подробно описывать, что ощущали подопытные всё это время. Скажу лишь, что по окончанию истязаний бунтовщика уводили в свою комнату, и никто из выживших более не хотел попасть сюда вновь.
Подобные наказания хоть и не убивали, но они оказывали существенное влияние на психическое состояние подопытных, которое потом, тем или иным образом, выливалось в летальный исход… С запуска проекта в живых остались чуть более двухсот испытуемых, и это число медленно, но уверенно уменьшается.
Чтобы относительно номеров не возникало путаницы я поясню, номера подопытных идут с первого и до двухтысячного. Номера учёных и сотрудников — с две тысячи первого до трех тысячного. А военные идут с три тысячи первого и до пяти тысячного.
Военных тут, кстати, больше: однако именно эти две тысячи живут с нами в центральном комплексе. Основная же часть военных находится сверху, над этим подземельем. Зачем тут так много военных?
Ответ очевиден: чтобы не было возможности побега и утечки данных следом. За эти шестнадцать лет, что я тут работаю, было две попыток подобного: один раз был организован побег подопытными, и второй раз — был сговор военных, младших сотрудников и некоторых учёных. Как итог: обе попытки были провальные, а те, кто пытались сбежать — мертвы.
И если в первый раз погибло всего лишь около сорока человек, пускай они и были детьми; то во второй раз погибло порядка трёхсот, среди которых были так же мои друзья и коллеги…
— А что насчёт недавно испробованных препаратов?
Да… мы мало того, что лишаем этих детей детства, так ещё и ставим над ними опыты, как над обычными крысами…
— Ты о «P46» и «Re78»? — поинтересовался он, начав капаться в куче бумаг, не очень аккуратно разложенных на столе.
— Именно.
Вообще мы испытываем не только эти два препарата, но эти самые интересные — особенно второй.
— Хм… — начал он, вглядываясь в найденную бумагу, — … с «P46» ничего интересного: подавление боли всё ещё не полноценное, хотя мы и усилили дозу «гемоксита».
— Ожидаемо.
Всё же создать препарат, который навсегда убирает боль далеко не просто…
— А что там с «Re»?
— Ну… — говорил он, уже вглядываясь в другой лист, — тут уже всё лучше: организм уже начал пытаться отрастить потерянные конечности, правда, боль даже под «пэшкой», говорят, ужасная… Подопытные кричат, пока им не вколют транквилизаторы.
Не хотел бы я это слышать…
Но, если честно, уже поздно считать себя чистым, всё же я тут с самого основания, в отличии от многих моих коллег.
— Даже Первый кричал?
— Если бы… Сидел себе и делал вид, что ничего не происходит. Чёртов монстр…
Может это и неправильно, но тут я понимаю своего коллегу.
Первый… он… его трудно назвать человеком, пускай мы сами и виноваты, что буквально сотворили его таким своими руками.
— На нём точно не работает «пэшка»?
— Ему её даже не вкалывали…
Жестоко… но…
— Я не про это. Может быть, одна из прошлых «пэшек» была удачной?
— Не-а… — отмахнулся он, — вот возьми, — всучил он мне в руки лист бумаги. — Это замеры его сердцебиения и пульса. Стоит ему начать испытывать боль, как они в миг повышаются, так что боль он точно чувствует.
— А это нормально?
— Что именно, мы так-то много чем ненормальным занимаемся?.. — с усмешкой спросил он.
— Я про то, что ему не вкалывали «пэшку» и он должен был испытывать чудовищную боль. Это, случаем, не повредит его сознание?
— Не думаю, что это возможно… и мне кажется, со мной солидарно большинство учёных. Знаешь, нельзя сломать то, что уже сломано.
А можно ли считать Первого — сломанным? Пускай он и странный, но монстром его считают всё же за его способности: все тесты, которые он проходит, он проходит идеально. Начиная почти с самого раннего детства, он прилагал максимум усилий к учёбе и быстро в ней преуспел.
Я не помню, чтобы он сдал тест не на все сто баллов. Притом не важно — был ли этот тест на академические, физические, или социальные способности. Итог всегда был один — он набирал максимум.
А странным же его считают из-за его… поведения.
Он с самого рождения не проявлял каких-либо эмоций: у него не было желаний; не было предпочтений; он даже в детстве ни разу не плакал, впрочем, как и в будущем…
