Олег Велесов
Территория пунктира
Калибровка
Дверь амбара распахнулась, впуская внутрь чистый холодный воздух, и хриплый голос караульного произнёс:
— Чё вылупились, твари? Вышло ваше время. Давай по одному.
Нас было четверо, и все в исподнем. У лысого мужичка с бледными губами висел на шее медный крестик. Он периодически хватался за него, крестился, снова хватался и шептал:
— Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя. Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя.
Мне хотелось развернуться и влепить ему по роже, чтоб, наконец-то, заткнулся. За последний час он так надоел своим нытьём, что грядущая смерть казалась избавлением. Но я стерпел. Молитва поддерживала не только его, но и других арестантов, и, в какой-то степени, меня самого.
— Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!
— Ну, чё встали? — снова оскалился караульный. — Мне штыком вас подгонять?
Я первым вышел из сарая и ступил на снег. Как ни крутись, а грядущего не отодвинуть. Голую ступню обхватил холод, и острыми мурашками побежал вверх по голени к бедру и паху. Плечи затряслись, и я сжался.
— Шире шагай!
От яркого света я на мгновенье ослеп, а когда проморгался, увидел людей с винтовками. Широкие ухмыляющиеся лица, щетина под носом, на папахах зелёные полосы. Поодаль к забору прижалась тачанка. Кучер хлопотал возле лошадей, поправляя упряжь, пулемётчик сидел на подножке. Перед ним остановилась молодуха с коромыслом, поставила пустые вёдра на снег, заговорила. Пулемётчик хихикнул, потянулся к ней руками.
В голову закатилась мысль: если оттолкнуть караульного, успею добежать до упряжки. Тут всего-то десяток шагов. Пулемётчик не увидит меня, занятый разговором с девицей, охрана не сразу сообразит, что случилось. Лишь бы кучер не обернулся.
Я напрягся. Минута — и вот она свобода. Деревня небольшая, в одну улицу, лошади сытые, вынесут…
Караульный всадил мне прикладом между лопаток.
— Шагай, падаль белая!
Пытаясь устоять, я сделал несколько шагов вперёд, не удержался и упал на колени. Охрана засмеялась, на смех обернулся кучер. Дьявол, теперь не получится.
Из сарая вытолкали остальных, сбили в кучу и скопом погнали к околице. Старуха в тёмном платке и накинутом на плечи тулупе, глядя на нас из-за плетня, перекрестилась, поцокала языком — ах, как жалко вас болезных! — и посеменила к амбару.
Возле хаты с высоким крыльцом стоял часовой. Снег под его сапогами был утоптан до каменной прочности.
— Стій! Куди повів? — окликнул он нашего караульного.
— Не твоё дело, сыть волчья, — огрызнулся тот. — Тебя поставили крыльцо охранять, вот и охраняй. В чужие дела не суйся.
— Якщо я питаю, так відповідай. Не випробовуй долю!
— Чё-то ты седни разговорчивый. Морду давно не били?
— Це указ Нестора Петровича.
— А у меня свой указ. Понял? Пошёл на хер, — отмахнулся от него караульный.
Часовой развернулся к хате.
— Батька! Дзвінко Богданов слухати тебе не хоче. Пристрелити його або як?
На крыльцо вышел человечек в накинутой на плечи серой бекеше. Быстрым взглядом пробежался по нашим лицам, облокотился на перила.
— Тебе, Куська, только пристрелить кого. Угомонись. Богданов, признавайся, куда людей ведёшь?
Караульный развёл руками.
— Так всё, хватит. Велено в расход.
— Кем велено?
— Так Лёва Задов велел.
— С коих пор Лёва Задов помимо меня людей на погост отправлять взялся? Я такого разрешения не давал.
— Так…
— Цыц! Веди назад. После обеда я сам с ними переговорю.
— Батька!
— Веди назад! — взвизгнул человечек.
Он подался вперёд, нависнув над перилами всем телом, лысый мужичок с крестиком опустился на колени, заплакал от радости, а у меня в мозгу забилась тревожная мысль: Махно? Тот самый Махно, анархист, кровавый убийца, душитель свободы?
Мысли были не мои, я осознавал это глубинным чутьём, но я им верил, и они искали выхода…
Караульный ухватил лысого за ворот, потянул на себя.
— Вставай, говноед, повезло тебе, ещё немного поживёшь.
А меня вдруг обуяла жажда. Я с разворота ударил караульного в челюсть, вырвал из ослабших рук винтовку и с бедра выстрелил в Махно. Передёрнул затвор и снова выстрелил. Атаман перевалился через перила и упал в сугроб.
Кто-то ойкнул, я снова дёрнул затвор. Мысли кончились, что делать дальше, я не знал. Миссия выполнена.
В бок ударила пуля. Меня развернуло. Вторая пуля пробила руку, третья вошла в живот. Тело изогнулось, изо рта потекла кровь. Закричал Куська, одновременно вскидывая карабин. Ствол дёрнулся, вспышка — и меня отшвырнуло к крыльцу. Сквозь застившую глаза пороховую дымку я увидел лицо атамана. Оно было совершенно спокойно, словно всё происходящее его не касалось. Впрочем, оно действительно его больше не касалось.
Калибровка 2.0
Меня трясло.
Меня или карету?
По мёрзлой дороге стучали копыта лошадей, щёлкал кнутом кучер, потрескивали угли в жаровне. Обитые бархатом стены вздрагивали на колдобинах. Дневной свет, выбивающийся из-под занавесок, с трудом освещал сидевшего напротив мужчину в цилиндре. Он прикрывал рот платком и говорил простуженным голосом:
— Вы уж не оплошайте, Владимир Алексеевич. И постарайтесь не быть замеченным, это весьма важно. Как только выстрелите, сразу уходите. Я буду ждать вас здесь же.
Мужчина протянул мне толстый конверт.
— Здесь вся сумма, как договаривались. Часть в ассигнациях, часть в английских бонах. И не забудьте: предметом вашей охоты будет господин весьма дурных наклонностей. Он даже считает себя стихотворцем, но стихи его столь же неуклюжи, сколь и пусты.
Я машинально принял конверт, сунул его во внутренний карман шинели, потом зажмурился, потёр пальцами виски. Какие боны? Какой стихотворец? О чём он? И где я вообще? Меня только что застрелили!
— Я знаю, Владимир Алексеевич, поручение не вполне достойное дворянина… Но вы же понимаете, да? Господа из Ассоциации будут весьма вам признательны. Весьма! И одними только деньгами их признательность не ограничится. Вот, примите ещё. Это есть новейший штуцер господина Бернерса. Вы сможете стрелять из него с расстояния в четыреста шагов. При вашем мастерстве это сущие пустяки.
Карета остановилась, мужчина приоткрыл дверцу и, указывая пальцем на заснеженные деревья, сказал:
— Поторопитесь, Владимир Алексеевич, через четверть часа всё начнётся. Не забудьте: как только молодой барон поднимет пистоль — стреляйте.
Я вышел из кареты и, стараясь делать шаги пошире, полез по сугробам.
— Владимир Алексеевич! — закричал мужчина. — Вы забыли!
Он протягивал мне через окно штуцер. Дьявол… Я вернулся, взял оружие и подумал, что надо бы посмотреться в зеркало.
— Зеркальце есть?
— Для чего? — не понял тот.
Я махнул рукой — плевать, не объяснять же ему сейчас природу и суть суеверий — положил штуцер на сгиб локтя и по своим следам направился к лесу.
Что же всё-таки происходит? Какого чёрта я делаю там, где в принципе не могу находиться? Понятно, что я перемещаюсь по времени. Но как и по какой схеме? Карета, штуцер, пулемёт, тачанка. Какая между ними связь? Отличником в школе я никогда не был, но итоговая оценка по истории у меня пятёрка. Твёрдая. Плюс внеклассное чтение, факультативы, личный интерес, причём, не только к отечественной истории, но и к зарубежной тоже, поэтому я точно знаю, что между штуцером Бернерса и пулемётом Максима разница в восемьдесят лет. Единственный стежок, который можно разглядеть в охватившей меня череде событий, это постепенное отступление вглубь веков: двадцатый век, девятнадцатый. Означает ли это, что отступление продолжится? И из какого времени я сам?
Я запнулся о бревно и повалился в сугроб. Холод и снег вновь напомнили об эпизоде пятиминутной давности, когда я так нещадно расправился с Махно. Я не должен был его убивать, вернее, он не должен был умирать. В реальности он умрёт много позже, в Париже, в госпитале Ларибуазьер от костного туберкулёза. Что же получается: я в каком-то альтернативном мире? Бред… Меня убили — расстреляли в клочья, твою мать! — однако я…
