Сперанский 3. Воинствующий мир
Глава 1
Глава 1
Петербург
6 февраля 1797 года
Академия наук Российской империи сотрясалась от событий. Рутинное место, если даже не болото, — тут привыкли жить размеренной жизнью и не спеша, словно Бог отрядил им более ста лет бытия, что-то там изучать.
В России правители так не смогли направить науку в практическое русло, и учёные занимались исследованиями не ради того, чтобы через десять или двадцать лет их открытие как-то помогло государству. Они работали во имя идеи. Наверное, и такие учёные нужны, но когда есть и те, кто помогает державе, приютившей, давшей возможности и приличную оплату труда, даже когда и труда этого кот наплакал. Стране нужны паровые машины, селекция сельскохозяйственных культур, как и скота. Вообще, необходим научный подход к землепользованию, хотя бы на государственных землях. Но подобного нет.
Как там у Владимира Маяковского? Вы любите розы? А я на них срал! Стране нужны паровозы, нам нужен металл. Я не совсем согласен с поэтом из будущего, но главный посыл этого отрывка стихотворения, думаю, что разделю.
И вот это болото, названное Академией наук, в один момент превращается в гейзер, кипящий, выкидывающий столпы воды и пара. Что делать в таких условиях, мало кто понимает? Было немало учёных, которые просто хотели переждать подобную стихию, сказавшись больными. Но уже месяц, второй, третий, а гейзер не исчезает, являя вновь привычное болото. Напротив, наметились тенденции к извержению вулкана.
Первоначально Яков Дмитриевич Захаров выдал такие революционные исследования массы молекул и вывел число, названное его же именем [в РИ число Авогадро], что химики всех стран встрепенулись и опешили, быстро разделяясь на два лагеря: «за» и «против». А после и Михаил Михайлович Сперанский выдал сразу два трактата. Этот чиновник, являющийся ещё и пиитом, решил перевернуть представления о физике и математике, а также вообще о способностях человека. Как может одна персона быть развита в стольких сферах?
Вышел трактат Сперанского «О допущении, когда корни уравнений выражаются через радикалы и определение ассоциативной бинарной операции» [Основы работ гениального математика начала XIX века, погибшего в 20 лет, Эвариста Галуа]. Ученая мировая общественность ещё не отошла от открытий в области химии и появления не только числа Захарова, но и доказательства существования способности атомов образовывать определённое количество химических связей, названной валентностью.
А тут новый взрыв: Сперанский издаёт трактат и выводит закон сохранения энергии, который звучит, как: «Совершённая над телом работа переходит в её внутреннюю энергию, то есть теплоту». Многие учёные до этой публикации были рядом с описанным Сперанским законом физики, делали эксперименты, ошибались в формулировках. А тут, никому в научном мире неизвестный некий русский чиновник выдаёт аргументированное обоснование и доказательства закона сохранения энергии.
«Кто такой этот Сперанский»? — спрашивали в Лондоне. «У кого он украл эти труды? Наверняка, у кого-то из бежавших в Россию французов», — говорили в Париже. Похожее недоумение царило и в Берлине. Учёные всегда недоброжелательно относятся к тем, кто выскакивает из-за их могучих спин. Но и в России Сперанский не получил должного его открытиям признания. Казалось, что это наш, русский, может, и второй Ломоносов, гордиться нужно, но нет. И тут играли иные факторы, а не патриотизм. Если человек получал признание за рубежом, то и на родине он становился признанным. Вся русская наука смотрит на Европу. Да чего уж там, немалая часть русских академиков до сих пор не русские.
Для российской Академии наук такое пристальное внимание к себе было совершенно не нужным. Император пока не так чтобы особенно вникал в дела науки. Да, уже ходили слухи, что нынешний Президент Академии будет отправлен в отставку, но Кирилла Григорьевича Разумовского, бывшего на этом посту более пятидесяти лет, подобное не страшило. Чего бояться помещику, у которого более ста двадцати тысяч крепостных душ? Да и сахарный диабет всё больше беспокоит.
Кроме Президента, должность которого стала больше церемониальной, есть Директор. Но Екатерина Дашкова также уехала в двухгодичный отпуск. Почти что безвластие.
— Что будем делать, Ваше Сиятельство? — спросил Разумовского на французском языке человек, которого более остальных прочили в приемники Кирилла Григорьевича на посту Президента Академии наук.
— Мы, любезный Павел Петрович? Не вы, а мы? — с ехидцей в голосе спросил Разумовский, смакуя имя-отчество исполняющего обязанности директора Академии наук Павла Петровича Бакунина.
Кирилл Григорьевич прибыл в Петербург из Глухова только потому, что опасался серьёзной опалы императора. Он уже лет двадцать, если не больше, не занимался делами Академии наук, да и до того все вопросы решал Григорий Теплов, учитель, воспитатель, а злые языки говорили, что ещё более близкий человек для Кирилла Разумовского, чем того позволяют российские законы.
— Я разумение имею, Ваше Сиятельство, и вы не можете меня упрекнуть, что часто тревожил вас, как и княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Всё решалось без отвлечения Вашего Сиятельства, — неумело скрывая раздражение, говорил Бакунин.
Для Павла Петровича, человека деятельного и требовательного, было горько смотреть на то, что творится в Академии Наук. Княгиня Дашкова являлась более романтизированной персоной, пусть и часто по-мужски грубой. Порядок и дисциплину для учёных Дашкова всё же силой не вводила, а Разумовский и вовсе самоудалился.
А вот Павел Петрович Бакунин попытался привести академиков, как и членов-корреспондентов, к порядку. Однако, как он ни боролся с разгильдяйством в Академии наук товарищ, даже не Президента, а Директора этого учреждения, всё тщетно. Даже на важные собрания прибывали не более половины академиков, а члены-корреспонденты и вовсе игнорировали работу. Когда Бакунин потребовал от учёных хоть какую-то отчётность в своей деятельности, получил полное игнорирование и подвергся остракизму.
С ним просто перестали здороваться. Ну, кто такой Бакунин? Друг императрицы? Или у него есть влиятельные друзья при дворе? Нет. Так чего же подчиняться?
А нынче от коллег из Берлинской Академии, Лондонской, даже Парижской, несмотря на революцию и враждебность в политике, приходят письма с требованием, да, именно с требованиям, разъяснить выводы, сделанные в трактатах Якова Захарова и Михаила Сперанского. Такая реакция вполне понятна. Учёные посвящают всю свою жизнь исследованию определённой проблемы в науке, а тут… Бац, и всё, изданы уже доказанные теории. Доказаны — это да, но скепсиса в учёном мире всё равно возникает с избытком.
Так что ученые, те, которые занимались схожими с описанными русскими проблемами, негодуют и требуют прояснить ситуацию. Ну, а другие исследователи видят некоторые перспективы в новых теориях и просят уточнить, что к чему более детально, вероятно, пытаясь выгадать некоторые данные для своих исследований.
— И что пишут? — отрешённо спросил Разумовский, уже проложив у себя в голове маршрут до своих малоросских владений.
Не хотел он более оставаться в Петербурге, где не имеет прав, к которым привык. У себя-то в имениях Разумовский царь и бог, а тут государь не спешит принимать, указывая графу его место. Может быть мстит через отца Андрею Кирилловичу, который прелюбодействовал с первой женой наследника российского престола?
— В Лондон просят отбыть Захарова и Сперанского. Захарова ещё просят прибыть и в Падую, или же учёный муж, некий Авогадро, самолично прибудет в Петербург, и тогда Падуанский университет запросит пансиона для итальянского учёного, — усталым голосом говорил Бакунин.
Павел Петрович был из тех людей, которые близко к сердцу принимают чужое разгильдяйство и безразличие в работе. Бакунину непонятно, как можно не реагировать на международную научную общественность, требующую, в коем веке, консультаций с русскими учёными. Это та самая слава, о которой мечтал Пётр Великий, когда создавал Академию.
