всех надежд на возвращение: в треугольнике шалаша, который служил выходом, на фиолетовом небе, среди тысячи ярких звезд, к привычной взгляду луне слева подбиралась еще одна.
Сначала я думала, что у меня заслезились глаза и мне это кажется, двоится, но потом, проморгавшись, я встала на колени и высунула голову на улицу. На огромном, бархатном небе было две луны, и та, что сейчас заходила за обычную – полную, круглую как блин, была очень странной – ее левый бок словно откушен. Она не была серпиком, а луной, которая вот – вот наберет свою форму до полной.
Засыпала я долго, и мысли роились в голове, гудели, как пчелы в улье. Нет такого места на Земле, а значит, это не Земля. Иногда дыхание сбивалось, и хотелось выкрикнуть в теплую и обволакивающую темноту свои желания, главным из которых было – вернуться назад.
Бряцанье упряжи и перекликивание между мужчинами разбудило меня рано. Хотелось поспать еще. Ночью я вытащила из-под головы плащ и накрылась им, даже не помнила, как это случилось.
Я прислушивалась к их голосам, и только сейчас поняла, что слова, которые они произносят – незнакомы, но понимаю я их моментально. Прошептала пару слов, и поняла, что и сама говорю на этом тарабарском языке, и как только начала задумываться и анализировать, тут же начала путаться, потому что привычные «дочь», «ночь», «печь» просто не складывались, никак не произносились. Звуки из моего рта вылетали совсем другие.
– Что ты говоришь? – пробормотала проснувшаяся Палия.
– Просто, считалочка, - ответила я шепотом.
– Что такое считалочка?
– Потом расскажу. Идем вместе в кусты, - аккуратно пробравшись к выходу, я дала знать, что мы собрались за домик, где уже и без того природа была насыщена ароматами. Такой был за вокзалом в моем городе раньше, потому что внутри автовокзала туалет никогда не работал.
Мужчины варили очередную похлебку, и когда мы вернулись, нам указали на наше «место» под деревом. Там полагалось сидеть пока не выйдет солнце из-за горы. Тогда мы пересаживались к кустам. Белизну Палии, они, похоже, берегли лучше, чем это делала она сама.
Какого характера рабство нас ожидает было понятно и без разъяснений. Девушки, все незамужние, да еще и редкой внешности в этой самой Алавии. Я поняла, что бежать бессмысленно, когда подруга по несчастью рассказала, что мы давно уже на их земле. Любая женщина, завидев нас, сама привяжет к дереву и приведет мужчин – деньги они любили, а таких, как мы не считали за людей.
Нас ненавидели за ту свободу, которой мы обладали что при жизни в период целостности Империи, что после ее распада. У нас не было городов, и не было обязательств перед столицей.
Судя по тому, что девушек из домика выводили по две, заставляли причесываться и обматывать босые ноги полосками ткани, что-то должно было произойти. Костяная расческа с крупными зубьями кочевала от одной к другой. Девушкам туго приходилось, ведь закрученные в жгуты волосы вчера помыли, не расплетая и не расчесав перед сном. И непонятно – сколько времени они были в дороге. У некоторых приходилось ножом вырезать колтуны. Сначала даже у меня, сидящей вдали от всего происходящего, сжалось сердце. Нож, поднесенный к шее одной из них сзади ничего хорошего не предвещал.
– Наверно, мы дождались того, кто будет покупать, Мали, - грустно сказала Палия и у меня перехватило дыхание.
– Ты же говорила, что нас поведут на рынок!
– Не знаю, но они точно к чему-то готовятся. Мы вчера помылись, постирали одежду и расчесали волосы. Нас хорошо кормили, и ты теперь хорошо можешь стоять на ногах.
– Зачем заматывают ноги?
– Обувь они надеть не успели, Их забрали босиком. Балийские крестьянки спят, укрывшись своей арако, - ответила Палия, но поняла, видимо, что я не знаю, что такое «арако» и добавила: - безрукавкой. А обувь оставляют за порогом. Вот и пригнали их босыми. Твои сапоги остались в хижине, а свои я спрятала здесь, - она отвернула край плаща, и показала свернутые в рулончик мягкие, похожие на замшевые домашние тапочки, сапожки.
– Значит, им бинтуют ноги, потому что придется идти, Палия, - сказала я. – Если бы они продавали их здесь, то в чем они пойдут с новыми хозяевами не волновало бы старых.
– Ты говоришь очень умно, Мали, ты такое раньше не говорила, - посмотрела на меня удивленно подруга.
– Это еще чего, дорогая моя. Я могу доказать теорему Пифагора, только вот, нафиг она тебе не нужна, - пробормотала я.
– Там мои сапоги, - я сказала неожиданно громко, да так, что все вокруг замерли. – Я хочу их забрать, - добавила я и, встав, твердо направилась к хижине. Шарашиться по лесу босиком не входило в мои планы. Кто знает, какие здесь растут колючки и какая зараза вызовет гангрену, «благодаря» которой мне придется отпиливать себе ногу ржавым ножом. Я передернулась от своих мыслей, но пошла еще увереннее.
Мужчины, следившие за парой, вычесывающей колтуны, как-то синхронно мотнули мне головой, мол, давай, только по-быстрому.
Внутри пахло ужасно, и когда я здесь проснулась, даже не понимала насколько. Сейчас, после улицы, хотелось задержать дыхание.
На том месте, где я ночевала, было пусто. «Барышни» сидели на своих пятках расслабленно и уверенно. Ехидство в их глазах давало понять, что разум в области, которая находится в черепной коробке сразу за глазами, даже не ночевал.
– Кто забрал сапоги? – командный голос я выработала на молокозаводе, потому что СанПин требовал выполнения норм, а у завхоза были совсем другие планы на количество средств для мытья. В общем, когда я на нее орала, внимание обращало руководство, и тогда я получала, сколько нужно и что нужно. А в остальном я была добрейшей души уборщицей.
– Если вы не отдадите прямо сейчас, я сделаю так, что вас накажут! – заявила я, перебирая в голове варианты шантажа. Один из них мне нравился больше остальных!
Девушки молчали и гадственно улыбались. Когда я заметила черный носок сапога под задницей, которая
