– Нам ответ нужен, точный.
– В городе на великой русской реке Волге.
– Короче, тут еще пара вопросов, но вижу, ты именно тот, за кого себя выдаешь. Полковник Рыков в штабе одной из дивизий на юге.
– Можно еще вопросы, – улыбнулся я, – даже самому интересно.
– Брата старшего как звал? – даже до такого докопались, ну и москвичи, ну и конспираторы. А ведь сколько они обо мне информации собрали, это ж кучу людей опросить было нужно, работают черти, работают.
– Малыш жив? – чуть склонив голову набок, спросил я.
– Ну теперь вообще порядок. Жив, восстановился после ранений, но на фронт не попадет больше, по крайней мере пока. Как нам объяснили, слишком ранения были серьезными, он сейчас инструктор в школе ОМСБОН. Да, последний вопрос не хочется задавать, ты же опять спросишь, что с ним…
– Что с Катей? – я, наверное, изменился в лице, командиры отпрянули. Действует мой взгляд, действует. Но волновало меня другое. Ведь они же о ней хотели спросить.
– Прости, погибла сестричка, через неделю как попрощалась с тобой, – командиры повесили головы, явно сочувствуя.
– Товарищи командиры, разрешите выйти на пять минут… – попросил я, с трудом сдерживая себя.
– Конечно, поговорим позже, не горит, – ответил тихо Медведев.
Вышел я, словно стержень вынули. Конечно, я все понимал. Понимал, что она была старше и ничего мне не обещала, понимал, что и знал-то ее совсем мало, но ее глаза, чистые, светлые, словно небо в ясный день, помню, как будто видел минуту назад. Не знаю, что на меня нашло, вдруг накатила ярость, такая же, как недавно в доме бульбашей, когда я их начал тупо резать. Резал методично, одного за другим, даже не соображая, что могут застрелить. Как-то я начал терять хватку, отключаются мозги, ничего с этим поделать не могу. Психологическая травма детского мозга?
Выдохнув, вытерев влажные глаза, вдруг поймал взгляд часового.
– Что? – довольно грубо спросил я.
– У… у вас кровь… – парень был белый как мел, а я вдруг почувствовал боль. Проведя ладонью по губам, увидел кровь. Вспоминая Катю, так закусил губу, что чуть не откусил. Сразу больно как-то стало, начал искать по карманам что-нибудь вроде платка, прекрасно понимая, что его там нет.
– Возьмите, товарищ сержант, – боец, продолжавший наблюдать за мной, он тут вообще-то на посту стоял, протянул руку, а в ней я увидел упаковку бинта. Немецкий материальчик, пользовал не раз.
– Спасибо, друг, – кивнул я.
– Что-то случилось?
– Узнал, что потерял хорошего человека… Не бери в голову, все нормально.
Хотелось выговориться, и как всегда, делаешь это в присутствии первого встречного. Надо возвращаться к Медведеву, командиры жаждут рассказа, надо заканчивать с моей интеграцией в отряд.
– Прошу извинить, – вернувшись, произнес я.
– Ты в порядке? – сочувственно положил мне руку на плечо комиссар отряда.
– Да, – уверенно кивнул я. – Итак, что вы хотели бы знать?
– Начни с начала, – предложили мне, и я вновь, в который уже раз, рассказал свою эпопею с пленом, обучением у врага, службой в Сталинграде и закончил приходом в отряд.
– Вот это ты хватил! С десяти лет пройти такое… – комиссар неподдельно поразился.
– Бывает, – кивнул я соглашаясь. – Какие выводы, товарищи партизаны?
– Нам нужно обдумать, сможем мы тебя включить куда-то.
– Хорошо. Могу быть свободен?
– Да, иди, конечно.
Мне не сиделось на месте. Тут и Катина смерть, точнее известие о ней, да и просто хотелось что-нибудь подлое немцам устроить. Но мне приготовили сюрприз. Командиры отряда категорически начали меня игнорировать. Нет, вечером того дня, когда они все обо мне узнали, а перед этим получили сведения из Москвы, все было чинно и благородно. Перед ужином собрали чуть не весь отряд, устроили митинг, господи боже, я даже не подозревал, что у них до такой степени все «запущено». Против партийности я, конечно, ничего не имел, но вы бы послушали эти разговоры… Да, у этих людей вера в партию привита на уровне, так и вспоминаю труд одного историка в будущем. Тот описывал первые годы после революции и спор двух вождей о федерализации страны. Сталин тогда был против, и, как позже оказалось, не зря он сопротивлялся, ибо именно через продавленную Лениным программу и законы и развалили Союз. А все было просто, Сталин, тогда споря с Ильичом, прямо спрашивал его, за счет чего будет общность в Союзе, если мы в конституции запишем право на самоопределение нации. Ильич тогда ответил веско, как ему казалось. «Скрепит народ – партия!»
И вот здесь и была допущена ошибка. Развалили партию, и кранты стране. Ибо не осталось ничего, что держало вместе все наши республики. Это я все к чему. Тут народ настолько сплочен идеей партии, что от их речей уши вяли. О жертвенности ради общего дела, об ответственности перед партией. Не перед народом, а перед партией! И когда я услышал одно заявление местного комиссара, передо мной как будто тряпкой красной помахали.
– То есть, вы считаете, что человек должен идти до конца в любом случае? – это я вскочил с места, когда услышал о том, что если мне приказали убить кого-либо из командиров или чиновников немецкой администрации, то даже находясь в окружении солдат противника, я должен пойти на этот шаг и выполнить задание. А я ведь знаю, откуда это вылезло, Кузнецову в укор ставили то, что не воспользовался моментом и не попробовал убрать Коха. Ну не мог он его завалить тогда, не мог. Выдал бы себя и дело не сделал, кому от этого хорошо? Вот меня и злили такие речи. Большего бреда я не слыхал, но это ж прожженные коммунисты, спорить бесполезно, а я полез.
– Ты по-другому считаешь? – Ох, видели бы вы глаза командиров…
– Можно мне выступить? – вместо ответа спросил я.
– Ну, выходи, послушаем, – недобро так ответили мне.
– Допустим, – я взял с земли палку и отломил от нее кусок, – вот это – Гитлер. Не важно, на самом деле, пусть он или любой человек из верхушки рейха, – я воткнул палку в землю перед собой. – У него есть подчиненные, особо приближенные, так? – ломаю палку еще на несколько частей и втыкаю перед «Гитлером». – У этих тоже есть подчиненные, а дальше – больше.
Я начал просто чертить квадраты, объясняя, что это – полки, дивизии и армии.
– И вот теперь такая ситуация. Есть один партизанский отряд, составом, ну, скажем, человек в сто, – я нарисовал еще квадратик, но в стороне. – Этот отряд пускает под откос эшелоны врага. Их содержимое, оружие, боеприпасы и просто личный состав, не доходит вот сюда, – я указал на линию, которую прочертил перед этим. – Здесь находятся наши полки, дивизии и армии с фронтами. Так вот, мой вопрос простой. Имея возможность, ну, допустим, на дороге, на обочине которой, в лесу, в этот момент сидит весь отряд партизан, остановился немецкий кортеж. В нем командир или командующий любой из этих групп войск. Ну, например, командир дивизии вермахта. Партизаны могут убить его одним точным выстрелом, при этом обнаружив себя и в итоге дав немцам уничтожить отряд. Каков будет ваш выбор?
– Если его можно уничтожить, о чем тут думать? – тут же вскинулся какой-то мужичок, судя по тому, что сидит вместе с командирами, не рядовой боец.
– Простите, но думать нужно всегда, – поддел я нетерпеливого. – Да, отряд может убить генерала вермахта, да хоть Гитлера, – в толпе зашумели, – и перестать существовать. Перестать пускать под откос поезда, убивать врага здесь, в тылу, уничтожая его и нарушая снабжение там, – я вновь указал на линию фронта, за которой, по моему замыслу, стояла наша армия. – Что там, за линией фронта важнее, каждый лишний снаряд, который фашисты привезут на передовую, каждая сотня солдат, пришедшая в помощь своим, против наших бойцов, или один убитый генерал, вместо которого через полдня просто назначат нового?
Тишина. Я ожидал чего угодно, но не тишины. И все как прикованные смотрят на землю передо мной. Думают? Хорошо бы.
– Я обрисовал вам простую ситуацию, чтобы наглядно показать и объяснить. Могу и просто на словах сказать. Вы, товарищи, пуская очередной эшелон здесь, спасаете сотни, а может, и тысячи жизней – ТАМ! Бойцы, не убитые от новых снарядов, будут продолжать давить врага на передовой и сделают для страны больше, чем если бы умерли. Так и с вами самими. Вы сделаете гораздо больше, пока живы. Ведь это так.
