Она пристально посмотрела мне в глаза.
— Или я тебе мешаю?
Я покачал головой, ответил:
— Не мешаешь. Но не хочу, чтобы ты вынашивала несбыточные надежды…
— Ты уже говорил об этом. Повторяешься.
Котова усмехнулась.
— Я ответила на твой вопрос? — спросила она.
— Вполне.
— Тогда расскажи мне о Ниночке. Как ты узнал, что мы встретим её на дороге?
Я съел ещё один кусок кровяной колбасы.
— Лена, ты помнишь, ещё в ноябре я спросил у тебя и у Кирилла, — сказал я, — когда мы в сентябре ездили в колхоз, стоял ли на обочине дороги в направлении деревни деревянный крест?
Рассказал Лене об увиденном осенью сне. Подробно: поведал и о прогулке между колхозных полей, и о деревянном кресте, и о рассказе колхозника. С одним лишь изменением: Широву я в своём рассказе поменял на Котову.
— Я… не умею плести венки из травы, — сказала Лена.
Я развёл руками.
— Сергей, ты поехал сюда в новогоднюю ночь только из-за этого сна?
Я кивнул, захрустел очередным огурцом.
— И ты её нашёл. Ниночку.
Котова покачала головой.
Около минуты она молчала. Смотрела на меня. То ли любовалась тем, как я ем, то ли обдумывала мои слова.
— Серёжа, так вот как ты узнал, что в мой дом врежется самолёт, — произнесла она. — Увидел во сне? Я правильно догадалась?
Я смотрел в большие карие глаза Котовой. Жевал огурец.
Из спальни доносились голоса фельдшера и Ниночки.
— Самолёт не видел, — сказал я. — Но видел твою фотографию.
Котова нахмурила брови.
— Какую фотографию? — спросила она.
Я подробно описал ей тот чёрно-белый снимок, который в прошлой жизни неоднократно рассматривал, когда приходил на Верхнее кладбище.
— Помню такую, — сказала Лена. — Это мой брат фотографировал. Олег. Он раньше в фотокружке занимался. Во Дворце пионеров. Этот портрет Олежек сделал в позапрошлом году. И где ты эту фотку видел?
Я взмахнул вилкой.
Ответил:
— На кладбище. На надгробии. А под фотографией была надпись: «Елена Ивановна Котова. 27.10.1955–23.06.1973».
Лена моргнула.
— Двадцать третье июня… — произнесла она. — Это же тот день…
— … Когда упал самолёт, — сказал я. — Мне о самолёте Кирилл рассказал. Когда мы с ним смотрели на могилу девчонки, что погибла при той аварии. Брат говорил, что они с Артурчиком ездили к тому дому на Лесной улице, смотрели на дыру в стене.
— Погибла?
— Я вернулся в Новосоветск из Москвы как раз двадцать третьего июня.
— И ты сразу помчался к моему дому…
Котова замолчала.
Потому что в прихожей загрохотали шаги — в комнату вошёл Коля Уваров в сопровождении незнакомой седовласой женщины.
* * *
В гостях у Николая мы с Котовой пробыли чуть больше часа.
Я вручил Коле новогодний подарок: три бутылки армянского коньяка. Уваров при виде бутылок с благородным напитком задумчиво почесал затылок. И отдарился деревянным посылочным ящиком, до краёв наполненным зеленоватыми мандаринами. Он так и отдал нам мандарины: вместе с ящиком, в котором получил их от бывшего сослуживца, проживавшего сейчас в Абхазии. А ещё Николай заправил нам Чижика. И передал моим родителям два больших кольца кровяной колбасы.
* * *
В Новосоветск мы приехали ещё ночью.
Но я заметил, когда закатывал во двор мотоцикл, что на небе у горизонта уже появились красноватые отблески.
Ещё в доме у Коли я выяснил, что родители Котовой не знали, куда именно поехала встречать Новый год их дочь. Лена сказала, что сообщила им лишь то, что отвезёт мне салат. Но не уточнила, что поехала в наш посёлок, а не в общежитие.
В доме родителей нас встретил полумрак. Я прислушался — различил звуки протяжного храпа моего отца. В спальне обнаружил, что обе кровати заняты: Кирилл спал на своей, а мою койку заняла чмокавшая во сне губами Инга Рауде.
Посылочный ящик с мандаринами я поставил на столик около телевизора, рядом с бутылкой папиного коньяка. Котовой я постелил на диване во «второй» гостиной. Сам улёгся на тахте в «первой».
Первого января я поспал чуть больше трёх часов. За час до полудня меня и Котову разбудила мама. Она усадила нас за стол напротив сонно потиравших глаза Кирилла и Инги, накормила завтраком.
Вечером мы вернулись в общежитие — я первым делом рванул в душевую, где долго стоял под горячими водными струями.
* * *
В среду второго января я проснулся на удивление бодрым. Прислушался к своим ощущениям. Ни горло, ни голова не болели — никаких признаков простуды я у себя не обнаружил. Вместе с Кириллом пробежался до школьной спортплощадки, позанимались на турниках и на брусьях (на улице заметно потеплело, тротуары за ночь засыпало свежим пушистым снегом). Котова нам сегодня утром компанию во время пробежки не составила. На завтрак в столовую я прогулялся вместе с младшим братом (Артурчик говорил, что вернётся в общагу сегодня вечером). А вот обедать я пошёл один: Кирилл ещё после завтрака ушёл к Инге, а Лена до полудня так и не явилась в мою комнату. Исчезновение Котовой показалось мне странным явлением — после обеда я наведался в женский корпус общежития.
Дверь комнаты мне открыла Котова. По её внешнему виду я сразу сообразил, что Лене не повезло, как мне. Красный нос, мешки под глазами, мутный несчастный взгляд, гнусавый голос — всё это было у Котовой в наличии. Лена выглядела несчастной и больной. Больной, как оказалось, она не только выглядела. Она то и дело сморкалась в огромный, похожий на наволочку платок. Подкашливала, чихала. Призналась, что ещё не мерила температуру. Я тут же исправил это недоразумение — градусник показал «тридцать семь и семь». Котова пожала плечами; напомнила себе и мне, что завтра экзамен по высшей математике. Я настоял, чтобы Лена проглотила таблетку аспирина. Метнулся в мужской корпус, пробежался там по комнатам, раздобыл полбанки мёда. Напил Котову горячим чаем.
В женском корпусе я пробыл до вечера.
Сдал свой пост у постели больной вернувшейся в общежитие Наташе Тороповой.
— Как же ты так, Ленка! — воскликнула Торопова. — Заболела перед самым экзаменом! Перед вышкой!
Она покачала головой.
— Ну, ничего, подруга, — сказала Наташа. — Есть у меня верное средство от простуды. К утру все болячки у тебя, как рукой снимет!
* * *
Третьего января я встретил Котову в институте. Лена сидела на подоконнике. С грустью посматривала на дверь кабинета, где нам предстояло сдать экзамен комиссии во главе с профессором Барановым.
Ещё издалека я отметил, что Котова не выглядела здоровой. Об этом говорил и потухший взгляд Котовой, и носовой платок, что то и дело появлялся у Лены в руках. «Лекарство Тороповой не сработало», — подумал я.
Пожал руки толпившимся в коридоре парням, ответил на приветствия девчонок.
— Сегодня ты выглядишь лучше, чем вчера, — соврал я Котовой.
Лена подняла на меня воспалённые глаза — я прочёл в них усталость и грусть.
— Голова… тяжёлая, — пожаловалась Котова. — И болит.
Я удивлённо вскинул брови: почувствовал хлынувший от Лены хорошо узнаваемый запашок алкогольного перегара — он смешался в воздухе с ароматом «Иоланты».
— Котова, — тихо сказал я. — Ты… водку пила вчера?
Лена кивнула. Поёрзала на подоконнике. Прислонилась плечом к стене.
— Это Наташино лекарство, — сказала она. — Водка с перцем. От простуды.
Котова содрогнулась всем телом и сообщила:
— Такая гадость!..
Она покачала головой, шмыгнула носом. Я отметил, что место рядом с ней на подоконнике пустовало. Хотя на соседнем подоконнике примостились сразу трое парней.
— И сколько ты выпила? — спросил я.
Лена повела плечом и печальным голосом ответила:
— Стакан. Перед сном. Наташа так велела.
Она вздохнула, повторила:
— Такая гадость!..
Я покачал головой, взглянул на Торопову — Наташа спряталась за спину побледневшего вдруг Артурчика.
